— Ну, ну.

Через какое-то время она приходит в себя, и Нина может снова надеть перчатки и сполоснуть кофейные чашки.

— Спасибо, что дали мне здесь посидеть.

— Ну что вы, не за что.

— У вас тоже нет мужа?

— Нет, — отвечает Нина.

— Будучи женщиной, можно стать мужененавистницей.

— Ну да.

— Я хотела убить его сковородкой, но руки слишком слабые.

— Хорошо, что вы этого не сделали.

Нина включает еще одну посудомоечную машину с блюдцами для торта и кофейными чашками, снимает передник и вешает его на крючок, закрывает глаза и слышит разносящуюся из столовой музыку. Когда она снова открывает глаза, то видит на улице Сванхильд, она смотрит на свое отражение в окне, на голове у нее фата, которую кто-то, видимо, стянул с невесты, прежде чем ее отнесли в постель. Нина отворачивается и видит, как Хильдегрюнн выходит из кухни с половником в руке.

— Хильдегрюнн!

Шатаясь, она идет к гостиной, встает посреди комнаты и озирается.

— Хильдегрюнн!

Нина обхватывает ее сзади, половник падает на пол, Хильдегрюнн падает на Нину, ухватывается за ее плечи и рыдает прямо ей в ухо:

— Я хотела убить не его, а себя!

Нина гладит ее по спине, по волосам, выводит из комнаты и смотрит, как остальные следят за ними, весьма довольные собой.

— Ну, ну, — шепчет Нина и помогает Хильдегрюнн подняться по лестнице, в номер, где на вешалке висит пальто, а под раковиной стоит пара хороших прогулочных туфель, на столе — будильник, снотворное, духи и баночка с кремом для лица.

Нина укладывает ее в кровать. Снимает с нее вечерние туфли, расстегивает пуговицы на платье и стаскивает его с плеч. Давно с ней этого никто не делал, замечает Нина про себя, живот такой белый и одинокий. Она расстегивает лифчик, Хильдегрюнн позволяет себя раздеть, приподнимается, когда просят, Нина стаскивает с нее платье через ноги, потом колготки, она поднимает ноги одну за другой, Нина складывает вещи на стул и осторожно укладывает ее обратно на подушку. В этот момент руки Хильдегрюнн обнимают ее за плечи и притягивают к себе, лицо Нины прижато к лицу Хильдегрюнн, губы прижаты к губам Хильдегрюнн, она целует Нину, все происходит так быстро, язык во рту у Нины, и ей ничего не остается, как ответить на поцелуй, она опускается на кровать, у нее нет сил сопротивляться. Она склоняется над матерью жениха, прижавшись к ней губами, в ее отчаянном морщинистом объятии, пока оно не ослабевает, Хильдегрюнн отворачивается к стенке и беззвучно рыдает в подушку. Нина сидит рядом еще немного, гладит ее по голове:

— Ну, ну.

Наконец, она закрывает глаза и, наверное, засыпает.

Слегка неуверенной походкой Нина спускается на кухню. Наливает коньяку и опустошает бокал одним глотком. Садится на стул и выпивает еще. Да, да, такова жизнь. Бедняга Хильдегрюнн. Таково одиночество. Ей самой еще придется его пережить. Оно неизбежно. В конце концов, она немного утешила Хильдегрюнн и остановила убийство или самоубийство, кто знает. Да, да. Это совсем не опасно. На самом деле только к лучшему. Вот и через это она тоже прошла. Многие никогда не переживали ничего подобного. Да, да. В сущности, она должна радоваться. И она радуется. Хильдегрюнн сейчас спит. Опасность миновала.

Детям пора ложиться спать, а старикам — отправляться домой. Все вещи невесты упаковывают в ее номере в коробки и чемоданы и заносят в машину вместе с журналами и самой невестой, чтобы исчезнуть в ночи. «Три звезды» по просьбам молодых и старых перешли от балканских ритмов к ресторанному репертуару. Гости мясистыми растениями виснут друг на друге посреди танцпола. Бренне сидит в углу и смотрит на них с завистью, но Будиль видела по телевизору танец на инвалидной коляске, она решила сжалиться над ним. Какое-то время все идет отлично, его гипсовые ноги сметают остальных с танцпола, и им нравится, что все пространство теперь принадлежит только им, но потом они слишком быстро входят в поворот, Будиль теряет равновесие и падает назад, не отпуская коляски. Бренне нечем сопротивляться, он следует за ней, вылетает из коляски и падает на пол, где лежит подозрительно тихо. Народ собирается вокруг, Будиль встает сама, но Бренне приходится поднимать и усаживать в коляску восьми мужчинам, он вывихнул запястье и поцарапал лоб, но не хочет ехать в больницу. В этот момент очень кстати «Три звезды» завершают выступление инструментальным исполнением «Несчастного человека», и все старательно подпевают, поднимая в воздух горящие зажигалки.

— Ох, тупой Эгнер, — раздается стон Будиль с террасы, — полон предрассудков относительно незамужних, несчастных и разбойников.

— А мне он нравится, — говорит Нина, — в его стихах все заканчивается хорошо.

— Для кого, позвольте спросить? Для тетушки Софии[11]? Я играла ее четыре сезона по всей стране. Happy ending[12]? Когда ее в конце грабят разбойники, а потом все возвращают?

— А мне так нравится поющий верблюд, который ходит по маршруту юг-север и носит перец и корицу, и его знают во всех городах как говорящего верблюда.

— Бррр! Идиотский верблюд.

— Его научил говорить в детстве один дромадер, которого научила мама, которую научил ее отец.

— So what?[13]

— Дромадер учит искусству говорить верблюда, а не все могут поделиться своим искусством, вот тебе и повод к ссорам и зависти — ведь у дромадера один горб, а у верблюда два — и так далее.

— Нина, ты пьяная.

— Да, немного.

— Поставь тесто для хлеба!

— Просто стало хорошо, что так удачно так прошло… Рифмуется.

— Поставь тесто, Нина.

Она ставит тесто. Оно подымается на блюде, пока оставшиеся в саду гости отправляются на ночное купание. Бульканье и вопли купальщиков громко раздаются в неподвижном ночном воздухе, на небе видны три застывших облака, похожие на рыб. Лунный свет делает все ненастоящим, превращает все в ясные золотистые фигуры, разделяемые черными тенями.

Тесто подымается на блюде, пока Нина прибирает дом, скоро столы под синими клетчатыми скатертями с букетами ландышей будут готовы к завтраку, теперь она гасит свет. Идет через лужайку к летнему домику, мимо «ягуара», в котором лежит жених в тесных объятиях свидетельницы со стороны невесты, в летнем домике Энвер играет на гитаре, а Будиль пьет сливовицу. За окном ночное небо опускается темным, блестящим занавесом. Ах, какое невозможное лето! Я бросаю золото тебе в след, а ты тонешь.

Нина — единственная, кто его встречает.

Вокруг все спят, боснийское трио с волосатыми руками поверх одеяла, Сванхильд и Уле, обнявшись, на нижней койке, Будиль на соседней. Они дышат в такт, будто слышат друг друга во сне и хотят дышать вместе, похоже, так оно и есть.