На другой день на поле перед крепостью произошло решающее сражение. Галичане как могли поддерживали своих воинов со стен. «И начаша прьвое съ города пушки пущати, и тюфяки, и пищали и самострелы, но ни во что же се бысть им» (19, 122). Князь Оболенский предусмотрительно поставил московские полки достаточно далеко от стен крепости, чтобы они не пострадали от галичской артиллерии. Все решалось на поле, в кровавой сумятице рукопашного боя, под серым январским небом…

«И бысть сеча зла и поможе Бог великому князю: многих избиша, а лучших всех изымаша руками, а сам князь (Дмитрий Шемяка, — Н. Б.) едва убежа, а пешую рать мало не всю избиша, а город затворился» (20, 75). Судьбу сражения решило не только численное превосходство московской рати, но также ее более высокая боевая выучка и лучшее вооружение. В то время как у «сермяжников»-галичан (над бедностью которых посмеивался еще митрополит Фотий, приезжавший в Галич на переговоры с князем Юрием Дмитриевичем в 1425 году) основной силой было кое-как вооруженное пешее ополчение, — москвичи действовали преимущественно в конном строю. В состав московской рати входили и служилые татары царевича Кайсыма, пугавшие непривычных к сражению с «погаными» галичан своими дикими воплями и невероятной ловкостью в седле.

Согласно свидетельству В. Н. Татищева, исход боя решила смелая атака московского воеводы князя Дмитрия Ряполовского. Во главе «двора» великого князя он в разгар битвы бросился в центр галицкого войска. Напор «дворян» был столь сильным, что армия Шемяки оказалась рассеченной на две части. Тогда князь Василий Иванович Оболенский во главе пешего полка надавил на левый фланг неприятеля, а татарская конница «царевича» Кайсыма — на правый. Галичане дрогнули. Их смятение усилилось, когда они поняли, что сам Дмитрий Шемяка бежал с поля боя. Москвичам оставалось только докончить дело беспощадным истреблением обратившихся в бегство воинов Шемяки (49, 268–269).

Остатки разбитого галицкого войска укрылись в крепости. Дмитрий Шемяка с небольшим отрядом, как призрак, растаял на лесных просторах Заволжья. Лишь два месяца спустя он вдруг объявился в Новгороде…

(Новгородская летопись сообщает, что Шемяка прибыл в Новгород «месяца априля в 2 день, в среду на Вербьной недели» (23, 192). Однако этот день пасхального цикла указывает не на 1450, а на 1449 год. В 1450 году среда Вербной недели приходилась на 25 марта — праздник Благовещения. Очевидно, летописец вычислил дату 2 апреля позднее, при очередной переработке текста, исходя из того, что данное известие с указанием только дня пасхального цикла содержалось в статье 6957 года. Таким образом, Шемяка торжественно въехал в Новгород, где его все еще многие считали законным великим князем, на праздник Благовещения — 25 марта 1450 года. Понимая, чем может обернуться для Новгорода дружба с мятежником, архиепископ Евфимий в том же году начал «покрипливати» (укреплять. — Н. Б.) новгородскую крепость — Детинец (23, 192).)

Василий Темный получил весть о битве под Галичем, вероятно, уже на другой день. Он велел отслужить благодарственный молебен в монастырском храме во имя Иоанна Предтечи. После этого Слепой приказал отвезти его в Галич. Засевшие в крепости горожане, узнав о прибытии великого князя, сдались. «Он же, град омирив, и наместники своя посажав по всей отчине той, и поиде к Москве» (20, 75).

К Масленице (7 марта) победитель был уже в Москве и до начала Великого поста успел отпраздновать с боярами успешное завершение галичского похода. Несомненно, взятие Галича было решающим успехом Василия II в его последней тяжбе с Дмитрием Шемякой. Теперь окончательная победа Слепого уже мало у кого вызывала сомнения. И эта определенность, разумеется, умножала рады его сторонников.

Между тем Москва понемногу поднималась после многих тяжких испытаний последних лет. Оживает каменное строительство — верное свидетельство экономического благополучия. Летом 1450 года богатый купец Владимир Ховрин поставил на своем дворе каменную церковь Воздвижения Честного Креста. Прежняя, также каменная церковь, стоявшая на этом месте, распалась во время страшного пожара в июле 1445 года, «по Суздальщине» (20, 75). Теперь, пять лет спустя, купец сумел наконец отстроить храм заново. Это был хороший признак: Москва возрождалась после нескольких лет упадка.

Как это обычно бывало в ту эпоху, каменный храм должен был служить памятником какому-то выдающемуся событию. На это событие указывало уже само посвящение храма празднику Воздвижения, который по церковному календарю приходился на 14 сентября. Именно в этот день, 14 сентября 1446 года, Василий II был освобожден из заточения в Угличе.

Летом 1450 года развернулись строительные работы и на митрополичьем дворе. Святитель Иона заложил здесь каменную палату, дополненную год спустя церковью Положения ризы Божией Матери. Это редкое посвящение связано было с соответствующим византийским церковным праздником. Император Лев Великий в 469 году поместил во Влахернском монастыре (в пригороде Константинополя) принесенную из Иерусалима ризу и пояс Богородицы. С тех пор эти святыни пользовались величайшим уважением у греков, веривших в то, что они способны уберечь город от врагов.

Из Византии праздник Ризоположения (2 июля) перешел и в древнерусские месяцесловы. Он стал органической частью того истового почитания Божией Матери, которым со времен Андрея Боголюбского отличалась Северо-Восточная Русь. Во Владимире и Новгороде Ризоположенские церкви были устроены как надвратные. Они венчали главные городские ворота. Теперь церковь Ризоположения появилась и в Москве…

Лето 1450 года было богато и грозными знамениями. Люди по-прежнему жили в страхе перед неведомыми бедствиями, перед новыми проявлениями гнева Божьего. 5 августа «бысть туча велика на Москве и гром страшен, и порази церковь камену соборную Архангела Михаила» (20, 75). А через неделю сильная буря сломала крест на том же Архангельском соборе. В этих небывалых ударах стихии по усыпальнице московских князей москвичам чудился какой-то грозный небесный знак…

По-прежнему много тревог приносила Руси степная угроза. Отношения Москвы со Степью превратились в запутанный клубок противоречий и обид. Золотая Орда на глазах распадалась на несколько самостоятельных государств: Казанское ханство, Крымское ханство, Большая Орда в Нижнем Поволжье. Каждое из них считало именно себя законным наследником Золотой Орды и требовало от Москвы уплаты прежней дани. Великому князю приходилось либо снижать размер дани, делить ее поровну между «наследниками» либо иметь дело с кем-то одним, относясь к прочим как к самозванцам. И в том и в другом случае обиженные степные «цари» и «царевичи» гневались на Москву, мстили ей внезапными набегами. (Вероятно, их подталкивали к этому и внутренние враги Василия II, желавшие ему поражений, позора и плена.) Московские войска вынуждены были все лето стоять на южной границе в ожидании очередной стремительной атаки. На фоне этого тревожного «безнарядья» тихие для Москвы времена всемогущего хана Узбека и смиренномудрого Ивана Калиты могли показаться воистину «золотым веком».

Летом 1450 года Василий Темный был в Коломне. Здесь его и застала весть о приближении татар. На сей раз на Русь шел какой-то «Малымбердей улан и иные с ним князи со многими татары» (19, 123). Ниже Коломны по Оке находились земли, которые Василий II дал своему служилому «царевичу» Кайсыму, сыну Улу-Мухаммеда. Вероятно, именно оттуда и подоспели «свои поганые». По приказу Василия II они соединились с коломенским ополчением и двинулись навстречу степнякам. «На Бетюкове реце в поле» хищники были настигнуты и разбиты. Использование одних татар против других, широко практиковавшееся Василием II, оказалось весьма удачным изобретением.