устраивает ночные прогулки с перестрелкой, а затем спрашивает дорогу в пресловутый «Луксор»?

— А чем плох «Луксор»?

— Послушайте, Берестов. Вы мне задали вопрос, как пройти в кафе «Луксор». Я вам сейчас расскажу туда дорогу. Но и вы ответьте мне на простой вопрос: что вас влечет именно в это заведение?

— Меня пригласили, — сказал Берестов, стараясь казаться невинным в утаивании правды. Он не лгал. И уговаривал себя: «Я не лгу — я лишь недоговариваю».

— Разумеется, пригласили, — саркастически улыбнулся поручик Митин. — Туда редко приходят без приглашения.

Но более вопросов он задавать не стал, а, выведя Андрея на мостовую, где за столиками сидели греки и пили кофе, сказал:

— Два квартала пройдете, свернете направо. Второй дом от угла.

Последовав совету поручика, Андрей отправился по улице, где все дышало миром и спокойствием. Ни близкая война, ни национальная рознь, ни бедность и разруха не чувствовались там. Точно такой же она была и сто лет назад в ее неспешности и установившихся веками человеческих отношениях, которые прерываются периодами кровавых раздоров, но затем вновь возвращаются в берега нормальности.

Солнце пекло, как в середине лета, но настоящая летняя жара, устоявшаяся, проникшая в глубины дворов и под сень монастырских галерей, еще не наступила. Андрей подошел к фонтану и под внимательными взорами молодых греков подставил ладони под струю и напился. Греки заговорили между собой, конечно, об Андрее. Андрей достал платок, вытер руки, греки снова заговорили, потом засмеялись, и Андрей почувствовал в голосах и смехе недоброжелательство. Один из парней даже сделал движение в его сторону, но незавершенное и в то же время оскорбительное.

Смех послышался и со стороны столиков у края площади, где сидели греки постарше.

Андрей не мог ответить и понимал, что отвечать нельзя. Он пошел дальше. Он завернул за угол. В первом доме был большой мануфактурный магазин — узкая дверь, по обе стороны которой громоздились колонны, сложенные из рулонов тканей, вела в темное прохладное чрево — оттуда выбежал молодой приказчик с аршином в руке и затараторил на смеси греческого и русского языков. Андрей не стал оборачиваться, и в спину ему полетело ругательство — атмосфера недоброты окружала освободителей, исчерпавших свою благородную миссию.

Вывеска «Луксор» висела поперек тротуара. Красные буквы были обрамлены цветами и стеблями папируса. Дверь была раскрыта — инвалид на деревянной ноге, подпрыгивая, выметал изнутри сор.

Маркизы на окнах были спущены, и вид у «Луксора» был крымский, будто Андрей уже видел это кафе на набережной Ялты.

Но, когда он вошел и зазвенели длинные бисерные гирлянды, что заменяли внутреннюю дверь, он сразу осознал разницу.

Столики в большом и низком зале располагались полукругом, оставляя в центре место для невысокой эстрады. По обе стороны ее тянулись длинные стойки баров, задние стенки которых были стеклянными, как стеклянным оказался и потолок, с которого свисали погашенные сейчас люстры. Один из баров был темен, а над вторым горела цепочка разноцветных электрических лампочек, которые, отражаясь многократно в стойке и на потолке, придавали всему залу атмосферу детского рождественского праздника.

Эта мирная семейная атмосфера несколько дисгармонировала с девушками, что сидели на высоких круглых табуретах вдоль стойки. Двух из них Андрей узнал по вестибюлю «Галаты», другие были ему незнакомы. Девушки лениво перекидывались словами. Были они большей частью полными брюнетками и почти все одеты в подобие матросских костюмов с короткими черными юбками, а их толстые ноги были обтянуты тонкими фильдеперсовыми чулками.

Посетителей в кафе не было, если не считать военлета с рукой на черной перевязи, который вошел как раз перед Андреем и громко, как и положено завсегдатаю, воскликнул:

— Сливовицы и содовой! На полусогнутых!

Буфетчица — полная, но крепкая девица тоже в матросском костюме, с высокой грудью и мускулистыми руками — тут же откликнулась:

— Хватит тебе, штабс-капитан.

— Нет, не хватит, Русико! — возразил штабс-капитан Васильев. — В меня еще вмещается.

Он увидел стоящего в нерешительности Андрея и сказал ему, как старому знакомому:

— Берестов, не стойте бараном — закажите что-нибудь и девицу, если вы любите этим заниматься с утра.

Буфетчица вышла из-за стойки, принесла военлету подносик, на котором стояла высокая рюмка сливовицы и вспотевший стакан содовой.

Васильев попытался ущипнуть Русико за крепкую ногу, но та была готова к этому и увернулась.

— Отстань, — сказала она, — какой из тебя кавалер. Сегодня за чей счет пьешь?

— За счет государства, — сказал военлет и достал из кармана очень широких галифе целую пачку красненьких. Тут же спрятал их и неприятно засмеялся.

— Садитесь ко мне, Берестов, — сказал он. — Помните, я вас в Ялте встретил — еще червонец у вас стрельнул. Помните? Вы тогда попались или потом попались?

— Простите, господин Васильев, — сказал Андрей. — У меня здесь встреча.

— Смотри-ка, вспомнил, — усмехнулся военлет. — Но долг сегодня отдать не могу, екскьюзе муа. В следующий раз.

— Платить будешь? — спросила буфетчица, которая далеко не отходила, но каким-то таинственным образом у нее в руке возник листок бумаги. — Вот твой счет за этот месяц, — сказала она.

— Что удивительно, — сказал Васильев, игнорируя счет, — она же грузинка. И на такой позорной работе. Нация рыцарей, нация цариц — и вдруг буфетчица в борделе.

— Платить будешь? — спросила Русико.

Васильев отрицательно покачал головой.

Русико сказала Андрею:

— А вы посидите там в сторонке, сейчас мадам придет.

Андрей послушно отошел — и вовремя, потому что по знаку Русико приковылял инвалид на деревянной ноге. Шел он без костыля, уверенно, но медленно — Андрей сразу увидел, какие у него могучие, длинные, почти до земли, руки.

Русико заговорила с инвалидом на непонятном Андрею языке.

Тот медленно, не глядя Васильеву в глаза, двинулся к летчику.

Васильев одним глотком выпил сливовицу, неожиданно схватил рукой, что была на перевязи, стул и стал отступать к выходу.

Инвалид шел к нему, будто ему было все равно — человек это или дерево, — как будто какая-то сила наставила на путь заводную игрушку и та следовала приказу.

Васильев убежал бы из «Луксора», но одна из девиц в матроске так быстро и ловко успела оказаться сзади военлета и подставить ему ножку, что тот пошатнулся, и в этот же момент инвалид настиг его и толкнул в грудь так, что Васильев упал.

Девицы — и те, что сидели за стойкой, и те, что были за столиками, — во главе с Русико кинулись на поверженного военлета. Тот отбивался, ругался, кричал, что ему щекотно, что ему яйца оторвут, причитал, будто деньги не его, а казенные, на покупку гидроплана, и Андрей, думавший было, что надо выручать офицера,