Голова у него раскалывалась от боли, все тело мучительно ныло, словно один огромный синяк, и размякло, словно долго пролежавшая в воде бумага. Но мало-помалу способность соображать вернулась к нему, и Аш понял, что не получил никаких телесных повреждений, если не считать удара по голове и побоев от рук или, скорее, от ног толпы. Выходит, ничто не мешает ему выбраться из-под трупов, придавливающих его к земле, и продолжить бой, как только он соберется с силами и избавится от этого ужасного головокружения – ведь подняться на ноги для того лишь, чтобы бродить, шатаясь как пьяный, – значит призвать мгновенную смерть и никому ничем не помочь.

Рев толпы и безостановочный треск выстрелов свидетельствовали, что битва продолжается. Лицо у Аша опухло и отекло, а веки слиплись от вязкого месива из крови и пыли, которое он не мог стереть, по-прежнему не находя в себе сил высвободить придавленные к земле руки, но все же он сумел совершить колоссальное усилие и открыть глаза.

Поначалу Аш не мог сфокусировать взгляд, но через минуту-другую зрение начало проясняться, и он увидел, что лежит в нескольких шагах от сплоченной толпы, остановленной решительным огнем трех сипаев, занимающих позиции над входом в казармы. Но они стреляли все реже и реже, и Аш смутно осознал, что у них, видимо, кончаются патроны, а потом перевел блуждающий взгляд в сторону и заметил, что мятежники, собравшиеся у брошенных пушек, о чем-то совещаются.

Пока он смотрел, один из них – солдат Ардальского полка, судя по одежде, – вскарабкался на орудие и, выпрямившись во весь рост, принялся размахивать мушкетом с привязанным к стволу лоскутом белой ткани и кричать: «Пожалуйста! Пожалуйста… Хватит! Прекратите!»

Треск мушкетных выстрелов стих, и сипаи за парапетной стенкой тоже прекратили огонь. В наступившей тишине мужчина слез с пушки, выступил на открытое пространство перед казармами и крикнул осажденному гарнизону, что хочет поговорить с главными.

Последовала короткая пауза – сипаи совещались между собой, а потом один из них отложил винтовку, встал, подошел к внутреннему краю крыши и громко позвал людей, находившихся внизу.

Через несколько минут еще три разведчика поднялись наверх, и все вместе они двинулись вперед и стали во весь рост за парапетом над аркой, невооруженные.

– Мы здесь, – сказал джаван, которого выбрали выступать от лица группы, поскольку он был патаном и мог свободно говорить с афганцами на их языке. – Что ты хочешь сказать нам? Говори.

Аш услышал, как человек, стоявший примерно в ярде от него, со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы и прошептал с благоговейным ужасом:

– Всего-то? Не может быть, чтобы их осталось всего шестеро! Наверное, там есть и другие.

«Шестеро…» – тупо подумал Аш. Но слово не имело для него никакого значения.

– Все ваши сахибы мертвы, – прокричал мятежник с флагом, – а против вас, оставшихся в живых, мы ничего не имеем! Какой смысл продолжать сражаться? Если вы сложите оружие, мы позволим вам вернуться домой. Вы бились достойно. Сдайтесь сейчас – и уходите с миром.

Один из разведчиков рассмеялся, и угрюмые закопченные лица его товарищей несколько смягчились, когда они рассмеялись вместе с ним, громко и презрительно, а афганцы нахмурились, заскрежетали зубами и начали поигрывать мушкетами.

Джаван, выступавший от лица группы, уже много часов не пил, и во рту у него пересохло. Но он набрал слюны и сплюнул за парапет, а потом, возвысив голос, громко спросил:

– Что вы за люди такие, что предлагаете нам запятнать свое доброе имя и покрыть позором своих мертвых товарищей? Или мы поганые псы, чтобы предать тех, чей хлеб ели? Наш сахиб приказал нам сражаться до последнего. Мы так и сделаем. Вы получили ответ, псы!

Он снова сплюнул, круто развернулся и двинулся прочь, остальные последовали за ним. Под яростное завывание толпы шестеро мужчин прошли по крыше к дальней лестнице и спустились во внутренний двор казарм. Здесь они задержались для того лишь, чтобы выстроиться в ряд плечом к плечу: мусульмане, сикхи и индус – совары и сипаи Королевского корпуса разведчиков. Они подняли засов, распахнули створы двери и, обнажив сабли, вышли из-под арки навстречу смерти – твердой, четкой поступью, словно маршировали на параде.

Афганец, говоривший с ними, коротко вздохнул и проговорил словно через силу:

– Вах-иллах! Это настоящие мужчины!

«Это разведчики», – подумал Аш, захлестнутый жаркой волной гордости, и отчаянно напряг силы, чтобы выбраться из-под трупов, подняться на ноги и присоединиться к товарищам. Но в следующий момент сзади хлынула толпа, и он, полузадохшийся, беспомощно корчился среди удушливых клубов пыли и великого множества обутых в чапли ног, которые наступали на него, спотыкались об него и пинками отталкивали в сторону, словно тюк соломы. Он смутно слышал звон стали, хриплые вопли мужчин и очень ясно – чистый звучный голос, прокричавший: «Победа будет за разведчиками!» Потом обутая нога ударила Аша в висок, и он снова провалился в темноту.

На сей раз он очнулся не так скоро, а когда наконец медленно выплыл из темноты, то обнаружил, что стрельба прекратилась, хотя со стороны резиденции по-прежнему раздаются крики, и перед казармами никого не осталось, если не считать мертвых.

Тем не менее Аш не попытался пошевелиться. Он лежал на месте, ощущая только боль и страшную слабость, и лишь спустя много минут почувствовал необходимость думать и действовать. Мозг казался таким же безжизненным и оцепенелым, как мышцы, и попытка хотя бы просто думать, не говоря уже о том, чтобы думать ясно, представлялась непосильной. Однако он понимал, что должен заставить свой мозг работать, и вскоре шестеренки ума снова сцепились и завращались, и память вернулась к нему, а вместе с ней древний инстинкт самосохранения.

Во время последней бойни лежавшие на нем трупы были сдвинуты с места, и Аш, осторожно попробовав пошевелиться, обнаружил, что все еще в состоянии двигаться, пусть и еле-еле. Подняться на ноги у него не хватило сил, но он мог ползти – и пополз, медленно и неуверенно, точно полураздавленный жук, с трудом пробираясь на четвереньках между распростертыми на земле телами и машинально направляясь к ближайшему укрытию, которым оказалась конюшня.

Такая мысль пришла в голову и многим другим, ибо в конюшне было полно мертвых и раненых афганцев: жителей города и Бала-Хиссара, а также солдат Ардальского и Гератского полков – все лежали вповалку на вонючей соломе. Аш, страдающий от легкого сотрясения мозга, бесчисленных синяков и страшной эмоциональной и физической усталости, рухнул среди них и проспал почти час, по истечении которого чья-то рука схватила его за покрытое синяками плечо и грубо тряхнула.

Пронзившая плечо боль подействовала на него, как ведро ледяной воды, выплеснутое в лицо, и он мигом очнулся от тяжелого забытья и услышал голос, сказавший:

– Клянусь Аллахом, здесь еще двое живых. Веселей, приятель, ты еще не умер и скоро сможешь разговеться…

Аш с трудом открыл глаза и уставился на склонившегося над ним дородного афганца, чье лицо показалось ему смутно знакомым.