— Мне плевать, как тебя зовут. Доставай оружие.

— Нет.

— Ведьмак, — Мильва наклонилась в седле, сплюнула на землю, — время идет, а дождь мочит. Нильф не хочет с тобой биться, а ты, хоть и строишь зверские рожи, не зарубишь его так, за здорово живешь. И что, будем тут торчать, покуда не обделаемся? Всажу его гнедому стрелу в пах и едем дальше. Пехом он за нами не поспеет.

Кагыр, сын Кеаллаха, одним прыжком подскочил к гнедому жеребцу, запрыгнул в седло и помчался назад, криком подгоняя коня. Ведьмак какое–то время глядел ему вслед, потом сел на Плотву. Молча. И не оглядываясь.

— Старею, видать, — буркнул он немного погодя, когда Плотва поравнялась с вороным конем Мильвы. — Принципы наружу вылезли.

— У стариков это бывает. — Лучница с сочувствием глянула на него. — И часто вылезают? Отвар из медуницы, говорят, помогает. И вправлять надо. А пока — клади себе подушечку под зад.

— Принципы, — серьезно пояснил Лютик, — не геморройные шишки, Мильва. Ты путаешь понятия.

— А кто их там поймет, треп–то ваш заумный! Болтаете, болтаете, одно токо и умеете! А ну, дальше! Езда!

— Мильва, — немного погодя спросил ведьмак, прикрывая лицо от секущего на галопе дождя. — Убила б ты под ним коня?

— Нет, — неохотно призналась она. — Чем конь–то виноват? Да и нильф энтот… Какого черта он за нами увязался? Пошто говорит, что должен?

— Чтоб меня черти взяли, если знаю.

* * *

Дождь не прекращался, когда лес неожиданно кончился и они выехали на тракт, бегущий среди холмов с юга на север. Или наоборот, в зависимости от точки зрения.

То, что они увидели на тракте, их не удивило. Такое уже было. Перевернутые и развороченные телеги, конские трупы, раскиданные тюки, вьюки и лубяные короба. И изувеченные, застывшие в разных позах тела, которые еще недавно были живыми людьми.

Подъехали ближе, без опаски, так как ясно было, что бойня произошла не сегодня, а вчера или позавчера. Они уже научились распознавать такие штуки, а может, чувствовали их простым животным инстинктом, который пробудился и обострился в них за прошедшие дни. Научились они и осматривать побоища, потому что иногда — правда, редко — среди пораскиданных пожитков удавалось найти немного съестного либо мешок фуража.

Остановились у крайнего фургона разгромленного обоза, спихнутого в ров и как бы присевшего на ступицу поломанного колеса. Под фургоном лежала полная женщина с неестественно вывернутой шеей. Ворот куртки покрывали размытые дождем струйки засохшей крови из разорванной мочки уха, из которой выдрали серьгу. На тенте фургона виднелась надпись: «ВЭРА ЛЁВЕНХАУПТ И СЫНОВЬЯ». Сыновей поблизости не было.

— Это не кметы, — стиснула зубы Мильва. — Это купцы. С юга шли, от Диллингена и Бругге, тут их и накрыли. Скверно, ведьмак. Я уж мнила тут к югу свернуть, а теперь, ей–бо, не знаю, что делать. Диллинген и весь Бругге уж точно в нильфгаардских руках, здесь нам к Яруге не пройти. Надо дальше на восток двигать, через Турлуг. Там леса и безлюдье, туда армия не пойдет.

— Дальше на восток я не поеду, — возразил Геральт. — Мне необходимо попасть на Яругу.

— И попадешь, — неожиданно спокойно ответила она. — Но по более безопасному пути. А двинешь отсюда на юг, прямо в зубы нильфам попадешь. И ничего не выгадаешь.

— Время выгадаю, — буркнул он. — А если ехать на восток, значит, снова его упущу. Говорил же — не могу я себе этого…

— Тише! — вдруг сказал Лютик, поворачивая коня. — Перестаньте на минуту болтать.

— Что такое?

— Слышу… пение.

Ведьмак покачал головой. Мильва хихикнула.

— Чудится тебе, трубадуй.

— Тихо, сказал! Заткнитесь! Кто–то поет, говорю же. Не слышите?

Геральт скинул капюшон, который Мильва обозвала капором. Мильва тоже прислушалась, потом глянула на ведьмака и молча кивнула.

Музыкальный слух не подвел трубадура. То, что казалось невозможным, оказалось правдой. Они стояли в сердце леса под моросящим дождем, на дороге, усеянной трупами, и слышали пение. Кто–то приближался с юга и пел бодро и весело.

Мильва дернула поводья вороного, готовая бежать, но ведьмак жестом остановил ее. Его это заинтересовало. Потому что доносящееся до них пение не было грозной, ритмичной, гудящей многоголосицей марширующей пехтуры или задорной песенкой конников. Оно не вызывало страха. Совсем наоборот.

Дождь шумел в листве. Уже можно было различить слова песенки. Веселой песенки, казавшейся в этой панораме войны и смерти чем–то чуждым, неестественным и совершенно неуместным.

Гляньте, там в бору–борочке

Да волчишко пляшет,

Зубья щерит, резво скачет

И хвостишком машет.

Ты чего такой веселый, бестия лесная?

Иль жены не подыскалось?

Не нашлась такая?

Ум–та, ум–та, у–ху–ха!

Лютик вдруг рассмеялся, вытащил из–под мокрого плаща лютню, не обращая внимания на шипение ведьмака и Мильвы, рванул струны и подхватил во весь голос:

Гляньте, серый волк патлатый

Стонет под горою,

Морда в землю, хвост под брюхом

И слеза рекою.

Ты чего такой унылый, бестия лесная?

Ох, женился я по дури!

Ох, судьбина злая!

— Ум–та, ум–та, у–ху–ха! — подхватили совсем близко многочисленные голоса.

Раздался дружный смех, кто–то пронзительно засвистел на пальцах, и из–за поворота показалась удивительно живописная, идущая гуськом компания, разбрызгивающая грязь ритмичными ударами тяжелых сапожищ.

— Краснолюды, — вполголоса отметила Мильва. — Но не из белок. Бороды не заплетены.

Их было шестеро. В коротких, переливающихся всеми оттенками серого и коричневого плащах с капюшонами, какие краснолюды обычно носят во время ненастья. Геральт знал, что такие плащи совершенно не пропускали воды, поскольку из года в год они пропитывались дегтем, покрывались дорожной пылью и остатками жирной пищи. Практически такая одежда переходила от отца к старшему сыну, поэтому пользовались ею, как правило, исключительно краснолюды зрелого возраста. А зрелости краснолюд достигал тогда, когда борода доходила ему до пояса, что обычно случалось годам к пятидесяти.

Ни один из приближающихся на молодого не походил. Но и на старого тоже.

— Людей ведут, — буркнула Мильва, движением головы указывая Геральту на группу, выходящую из леса вслед за шестеркой краснолюдов. — Не иначе, как беженцев, глянь, все поклажей увешены.

— Да и сами тоже неплохо нагружены, — заметил Лютик.

Действительно, каждый краснолюд тащил груз, под которым запросто свалился бы не только человек, но и конь, что послабее. Кроме обычных наспинных мешков и котомок, Геральт заметил небольшие туески, солидный медный котел и что–то вроде маленького сундука с ящиками. Один нес на плече колесо от телеги.