это Путь, который нельзя описать словами. Поэтому я, с согласия Учителя Ли, не буду их описывать.

Этот ответ тоже не вызвал у отшельника восторга.

— Учитель Кун, ты веришь в исключительную важность совершения Сыном Неба жертвоприношений предкам?

— Да, я верю в это.

— Но Сына Неба больше нет.

— Он был. Он будет. Тем временем жертвоприношения продолжаются, хотя в отсутствие одинокого они и не совершенны.

— Что означают жертвоприношения предкам?

Я удивился, что Конфуций был озадачен этим вопросом, оказавшимся для него редким и новым на этой старой земле.

— Что означают жертвоприношения предкам? — переспросил он.

— Да. С чего они начались? Что они знаменуют? Объясни мне, Учитель Кун.

— Я не могу. — Конфуций смотрел на дикого человека, как на упавшее на пути дерево. — Тот, кто истинно понимает значение жертвоприношений, может обращаться со всем под небесами с такой же вот легкостью. — И он приставил указательный палец правой руки к ладони левой.

— Раз ты не понимаешь сути жертвоприношений, как можешь ты понять волю небес?

— Я просто передаю мудрость мудрых предков. Не более того.

Конфуций начал обходить лежащее на пути дерево. Но отшельник не собирался уступать ему дорогу и схватил Учителя за локоть.

— Это неприлично, — сказал Фань Чи, стряхивая бесцеремонную руку.

Когда Конфуций занял место в повозке, лицо дикого человека выражало скорее злобу, чем холодное безразличие, как то предписано превозносящим вечно неизменное.

Я не удержался, чтобы не поддразнить отшельника.

— А как все начало свое существование? — спросил я. — Кто сотворил Вселенную?

Сначала мне показалось, что он не слышал меня, — глаза его не отрывались от сгорбленной спины Конфуция. Но когда я уже собрался тронуться в дальнейший путь, он ответил или процитировал:

— Дух долины никогда не умирает. Это называется Таинственной Женщиной. Ворота Таинственной Женщины называют корнем Неба и Земли. Он всегда в нас. Сколько бы ты ни черпал из него, он не иссохнет.

— Значит, мы вышли из вод некоей первобытной матки?

Мой вопрос остался без ответа. Вместо этого отшельник вдруг крикнул Конфуцию:

— Учитель Кун, веришь ли ты, что за зло следует платить добром?

Конфуций хоть и не взглянул на него, но ответил:

— Если за зло платить добром, то чем же платить за добро? Злом?

Я уже сидел в повозке и слышал, как Конфуций пробормотал себе под нос:

— Идиот!

— Как Учитель Ли, — сказал Цзы-лу.

— Нет, — нахмурился Конфуций. — Учитель Ли умен. Но он порочен. Он сказал, что раз ритуалы предков приходят в упадок, верность и вера в добро исчезают, значит, жди беспорядков. То, что он проповедует, — для меня истинно беспорядочное, неприличное учение.

Пожалуй, никогда в жизни я не видел частного дома, столь прекрасного, как Лесная Хижина отца Кан-наня. Любопытно, что никто из моих попутчиков не знал, что старый диктатор в пятидесяти милях к югу от столицы построил свое поместье.

На широкой лесной прогалине, образуя подъем к высокому павильону, было сделано несколько террас, и казалось, что павильон плывет над обширным зеленым морем, которое ограничивали с юга островки фиолетовых гор, все еще покрытых зимним снегом.

У подножия первой террасы нас встретил распорядитель и проводил на самый верх. Лесная Хижина — это комплекс комнат, залов, галерей и павильонов, возведенных на четырех искусственных террасах в окружении сказочных садов. Где ни встань, внутри или снаружи, увидишь небо, цветы, деревья. Сады и дворцы построил архитектор из Чу — государства на юге от реки Янцзы, которое славится по всему Срединному Царству своими постройками, садами, женщинами… и драконами, как, к своему ужасу, обнаружил Шэ-гун.

Декоративные пруды отражали водянистый свет бледной луны. Светло-зеленая ряска покрывала поверхность воды, как сеть, в тонкие ячейки которой попались лотосы. У кромки воды цвели желтые орхидеи, словно застывшие на лету бабочки. Все садовники были одеты в леопардовые шкуры. Не знаю почему. Но эффект и в самом деле получился не только причудливый и странный, но также таинственно-прекрасный и, как мне сказали, совершенно в духе садов Чу.

На самом верхнем уровне стоит двухэтажный дом из тщательно отполированного красного камня. Учтиво лебезя, распорядитель провел нас в зал, занимающий целый этаж здания. Все мы были ошеломлены красотой и воздушностью интерьера — все, кроме Конфуция, который сохранял поистине горестный вид.

До блеска отполированный серо-зеленый камень интерьера живо контрастировал с красным экстерьером. В центре зала возвышалась огромная колонна из черного мрамора, высеченная в виде дерева и поддерживающая потолок, чьи расходящиеся лучами балки из тикового дерева были вырезаны в форме ветвей, отягощенных всевозможными позолоченными плодами.

Прямо напротив главных дверей гобелены с голубыми зимородками скрывали вход собственно во дворец. Пока мы стояли разинув рты, чьи-то невидимые руки отдернули гобелен, за которым стоял Кан-нань. Наш хозяин был одет просто, но изысканно. Он приветствовал первого ши изысканно, но не просто: бесконечные поклончики, подергивания руками, пожимания плечами и шумные вздохи. Это был в высшей степени официальный, торжественный и значительный прием — сомнений не оставалось.

Когда Конфуций соответствующим образом ответил, Кан-нань провел нас в длинную галерею, откуда открывался вид на засаженные садами террасы. Здесь был накрыт стол, и нам прислуживала дюжина изумительно прекрасных девушек из Чу. Они являлись частью меблировки, если не архитектуры, и все мы были ослеплены, но не Конфуций. Он сидел на почетном месте и выполнял все требования ритуала. Но на девушек старался не смотреть. Никто из нас не подозревал, что где-то в Лу существует такая роскошь. Хотя дворец семейства Чу в столице представляет собой большое и внушительное здание, он далеко не роскошен и по своему виду скорее соответствует административному центру обедневшего государства. По каким-то причинам диктатор решил показать нам ту сторону своей жизни, видеть которую доводилось не многим. Мы были потрясены, как и ожидалось. Конфуций был напуган. Так и предполагалось? Я не смог прийти к окончательному заключению.

Застолье было великолепным, и мы без меры пили темно-зеленое медовое вино, поглощали одно за другим блюда, которые нам подавали по южному обычаю — то есть горькое сменялось соленым, за ним следовало перченое и все замыкалось сладким. Помню вареную черепаху, гуся в собственном соку, тушеную утку, жареного козленка в бататовом соусе, вяленое журавлиное мясо с маринованной редиской… и знаменитый кисло-горький суп «у».

Кроме диктатора и Конфуция, все напились безобразно. Ученый муж и диктатор ели осторожно и вино старались скорее пригубить, чем выпить.

Во время перемены блюд молодые женщины под аккомпанемент цитр, дудочек, колокольчиков и барабанов исполняли крайне соблазнительные чжэнские танцы. Потом очаровательная красавица из У спела несколько любовных песен, которые даже Конфуций