Она влюбилась в Сдобсена. В две секунды втюрилась по уши.

Из-за этого она и спряталась за большой камень. Хотела переждать, пока наваждение пройдёт.

Не могла же она всерьёз влюбиться в глупого, противного Сдобсена, верно? Она же ведь не такая дурочка, да? Просто от всех этих размышлений о кавалерах у неё в голове случился беспорядок.

Октава просидела за камнем долго. Так долго, что сердце совершенно успокоилось. Тогда она наконец поднялась на ноги.

Перед ней стоял он. Теперь он ковырялся в другой ноздре. Бедняжечка, подумала она, как же тяжко ему живётся, что он так мучает собственный нос.

Ей страсть как захотелось помочь ему. Пощекотать в носу, угостить кудыкой и понарошкой, рассказать, как её покорил его вид. Как мило он смотрится, когда стоит в мокрых башмаках перед своим замшелым домиком.

Что это? – строго подумала Октава. Что я такое думаю?

Наваждение не прошло, ей стало только хуже.

Октава снова присела за большой камень. Она не хотела, чтобы Сдобсен её увидел. Ведь она не нарядилась и красоту на себя не навела.

Нет, тут же подумала она, хватит с меня этих глупостей. И распрямилась во весь рост.

Сдобсена перед домом уже не было.

Октава расстроилась. Его не было видно нигде, а она всё равно думала только о нём одном. И ей так хотелось его увидеть!

Ой, подумала она, ой-ой-ой…

И бегом припустила в лес – совет каменной куропатки нужен был ей срочно.

Ковригсен не знал, как ему быть. Он в смятении ходил кругами по своей пекарне и топал так, что в банке у золотой рыбки штормило.

Что происходит? – спрашивал он себя. Что за напасть такая? Почему я бегаю кругами по собственной пекарне? Разве я не спокойный и рассудительный труженик квашни и печи?

А дело было в том, что Ковригсен потерял покой. Внезапно и пока бесповоротно. Он приготовился к приходу покупателей – выложил на прилавок свежие ковриги, ссыпал в корзину на полу вчерашний чёрствый хлеб. И посреди этих хлопот покой вдруг раз – и улетучился. Как будто бы в правильного Ковригсена вселился другой Ковригсен – взволнованный и беспокойный. И если прежний Ковригсен сейчас бы с радостью посидел с книгой, спокойно наслаждаясь новым рецептом торта, то этому второму хотелось только бегать кругами по пекарне.

А потом и бегать надоело, а захотелось открыть дверь и выглянуть наружу. Но за дверью был только снег и туман, снег и туман, и больше ничего. Наконец Ковригсен заметил Октаву: она шла, вихляя бёдрами, по протоптанной в снегу тропинке.

– Привет, Октава! – закричал он.

Ему хотелось поговорить с Октавой. Рассказать, что им вдруг овладело беспокойство. Октава наверняка сможет ему помочь. Она умеет разобраться, если внезапно тебе на голову свалилась новая забота.

Но едва его крик достиг Октавы, как она резко затормозила и тут же свернула в другую сторону.

– Октава! – ещё раз крикнул он.

Октава вместо ответа спряталась за камень.

Что за новости? Неужто и с ней что-то странное творится? Может, это вирус?

Внезапно на глаза ему попался Сдобсен. Он карабкался вверх по самой скользкой в стране дорожке, на которой Ковригсен уже лишился двух банок сока из кудыки. Это была не дорожка, а настоящая ледяная горка, Простодурсен с Утёнком иногда приходили сюда покататься.

– Не ходи по ней! – закричал Ковригсен.

– Ужасно чешется в носу! – ответил Сдобсен.

– Там скользко! – закричал Ковригсен. – Осторожно!

– У меня так сроду не чесалось. Ты не знаешь, что от чесотки помогает? Помогите!..

– Ну вот, – сказал Ковригсен в воздух, – что я и говорил.

На его глазах Сдобсен хлопнулся на лёд и с воем пролетел всю горку до самого низа.

И тут же из леса, тяжело ступая, вышел Пронырсен со своей большой пилой.

– Что там с хлебом? – спросил он.

– С хлебом? Это Сдобсен был! – ответил Ковригсен.

– Сдобсен?

– Ну да. Это он упал с горки.

– Ты думаешь, мне есть дело, кто откуда упал? Меня это не колышет, потому что у меня своё дело – валить большие деревья. Чуешь? А сейчас я пришёл за хлебом. Мне как всегда – вчерашнего чёрствого, ещё без плесени, но уже без денег.

Ковригсен и Пронырсен зашли в пекарню. Покой к Ковригсену так и не вернулся, но насыпать Пронырсену пакет чёрствого хлеба это ему ничуть не помешало.

– Значит, – спросил Ковригсен, – у тебя всё хорошо?

– Нет. У меня всё всегда нехорошо. И это хорошо. Потому что если всё долго будет хорошо, к этому недолго и привыкнуть, а когда потом всё снова станет нехорошо, то…

– То что? – спросил Ковригсен.

– Вот именно – что тогда?

– Не знаю, – ответил Ковригсен.

– Вот и я не знаю, – сказал Пронырсен. – Но в середине зимы у меня всё было хорошо. Тогда мы со Сдобсеном играли у меня в норе в ту отличную игру…

– Вы перестали в неё играть?

– Ну… мы… да… вот… ну…

– Как ужасно чешется в носу! – простонал Сдобсен.

Да, он тоже зашёл в пекарню. Он был весь в снегу и сосульках и истово тёр нос.

– Если бы нос не чесался так ужасно, я бы не говорил!

– Так наоборот, хорошо, что нос чешется. Зато тебе было что сказать, – откликнулся Пронырсен.

– Ой, здравствуй. Это ты? Ты не знаешь, что за почесуха такая? У тебя нос не чешется?

– Нет, – ответил Пронырсен.

Ковригсен подал своим покупателям два стакана сока из кудыки и две коврижки со смешливой пудрой. Он старался радовать их, чтобы они приходили снова.

– Я сегодня места себе не нахожу, – пожаловался Ковригсен. – Хожу весь день взад-вперёд. Только дойду вперёд – сразу назад. Ещё я нарезаю круги и закладываю виражи. Вчера так не было.

– Да, – сказал Пронырсен. – Это что-то в воздухе. День очень странный. Я и в лесу это почувствовал. Как будто… нет…

– Оно похоже на нет? Или нет? – уточнил Сдобсен.

– Нет, – ответил Пронырсен. – Просто всё как-то странно. Хотя мне до этого дела нет. Моё дело – валить деревья!

Они пили сок и гадали, что же происходит. Почему в лесу всё вдруг стало странным? Отчего у Сдобсена так зверски чешется нос? Для чего в Ковригсена вселился ещё и другой, беспокойный Ковригсен? Они сжевали пятнадцать, если не двадцать коврижек со смешливой пудрой.