он был непроницаем, неуловим, как тень, метнувшаяся от поезда, уже исчезающего вдали.

Баркли Маккуин. Закрывая глаза, она смотрела в окно Джильды на животное, в окно гаража Баркли на фрагмент серого капота. Зачем ему «Кадиллак»? Сделать ей больно? Что-то у нее отнять? Или он предложит вернуть его в рамках какой-то будущей сделки? Джейми сказал, не надо иметь дел с Баркли. У него плохое предчувствие. Мэриен, как могла, попыталась объяснить, что у нее тоже плохое предчувствие, как будто она в реке и ее тянет к водопаду, она в панике, но не может избавиться от сильного, безудержного любопытства. Она прижала пятку к синяку, который оставил Баркли, схватив ее за голень, и почувствовала глухую боль и острое удовольствие. Откинула одеяло, натянула ботинки, выскользнула с веранды. Стояла почти полная луна. Твердым шагом она шла в хижину Джильды. Ответом на тихий стук в темное окно крошечной каморки, где спал Калеб, стала тишина, только дрогнуло отражение луны. Наверное, он в горах. Света не было и в окне у Джильды, но, развернувшись идти домой, Мэриен заметила на траве тень. Калеб спал под открытым небом на скатке.

Мэриен не чувствовала страха, только вызов, неотличимый от необходимости. Она легла возле него со скоростью солдата, занимающего позицию в стрелковом окопе. Он испуганно проснулся, но она приблизила к нему губы, прежде чем он успел что-то сказать. Калеб расслабился. Понял. Мэриен стянула пижаму, он тоже разделся одним движением. Калеб всегда казался человеком в шаге от наготы. Он перевернул ее на спину. Она чувствовала, как его член тычется об нее, шаря туда-сюда, затем сильное давление, жар и чувство, будто пилят тупой пилой. Она отстраненно следила за необычной болью, смотрела, как черные волосы Калеба упали с плеч, как поднимались и опускались его бедра между ее колен. Представила бедра Баркли, плечи Баркли, дыхание Баркли ей в шею. Она не знала, куда девать руки, и прижала их к траве.

Все кончилось быстро. Мэриен испытала не удовольствие, но облегчение. Встала и оделась.

– Я все еще не хочу быть твоей девушкой, – сказала она, глядя вниз на Калеба, вытянувшегося в лунном свете, как изящная нежащаяся кошка.

Она знала, что это правда. Баркли превратил это в правду.

Калеб оскалился:

– Не обманывай себя.

Она ткнула его в ребра ногой:

– Придурок. – И Мэриен пошла домой, засыпая на ходу.

Утром, в первый раз: ее месячная кровь.

Миссула

Сентябрь 1929 г.

Два месяца спустя

– На аэродром? – переспросила Мэриен, осмотрев заказ, который вручил ей мистер Стэнли.

– Спецзаказ. Господину по фамилии Маркс, – ответил тот.

– Я знаю всех на аэродроме и не знаю никого по фамилии Маркс.

– Мне сказали, он точно там.

– Кто сказал?

– Некто, кто неплохо относится ко мне, а стало быть, и к тебе.

Когда она приехала, несколько пилотов сидели на бочках со смазкой перед конторой и, прислонившись к покосившейся стене, дремали на солнышке. Послеполуденное небо было темно-синим, без единого облачка. На их месте она бы в нем летала. Мэриен крикнула из окна грузовика:

– Я ищу Маркса.

Пилоты пошевелились.

– Да, новенький, – сказал один. – Посмотри в том ангаре, в конце.

Другой спросил:

– Пробных бесплатных образцов нет сегодня, Мэриен?

– Есть вчерашние булки.

– А как насчет того, что разливают по бутылкам?

– Посмотрим. Возьмешь меня наверх?

– Посмотрим.

Она постучала пальцами по рулю:

– Сначала мне надо повидать этого Маркса.

Пилот пожал плечами:

– Может, тогда я уже уйду домой.

Она подъехала к самому новому и большому ангару. Там было просторно и прохладно, окна дымчатого стекла забраны решетками. Высокие раздвижные ворота в дальнем конце открыты на поле, яркий прямоугольник света разрезан длинными оранжевыми крыльями стоящего носом к воротам аэроплана с черным фюзеляжем, спускающимся к оранжевому хвосту.

– Здорóво! – На складном стуле под левым крылом сидел человек и, уперевшись ногами в нижнюю перекладину приставной лестницы, читал газету. – Ты, наверно, знаменитая развозчица Стэнли.

– А кто интересуется?

Бросив газету на колени, но не снимая ноги с лестницы, человек царственно протянул грязную ладонь, слишком большую для костлявой руки, с широкими, как у лягушки, подушечками пальцев.

– Крепкий орешек, да? Я Голец Маркс.

– Мэриен.

Она примостила корзину на левое бедро и, наклонившись, крепко пожала его руку, с грустью вспомнив Феликса Брейфогла. Маркс был на диво уродлив. Откуда взялось его прозвище, вопросов не вызывало. Рот оттянут книзу и почти до невозможности широк: скорее окунь, чем голец. Во время разговора он обнажал желтую пилу кривых зубов. Верхняя часть лица ничуть не исправляла положение. Веки, одно больше другого, нависали над глазами; короткие, глубокие уши приплюснуты к большой круглой, абсолютно лысой голове. Зато Гольца отличало веселое спокойствие и бесовское обаяние.

– Симпатичный аппарат, – признала Мэриен.

– Любишь аэропланы?

– Да.

– Летала?

– Пару раз.

– Управляла когда-нибудь?

– Меня никто не подпускал.

– Вот как? Почему?

Какой смысл объяснять очевидное. Она поставила корзину и зашла под крыло, смотря вверх на гладкую, покрытую лаком поверхность. Аэроплан был довольно новый, еще чувствовался слабый запах бананов – химическая шутка одного из растворителей в составе покрытия. Мэриен закрыла глаза и вдохнула.

– У тебя такой вид, как будто ты нюхаешь букет роз, – сказал Голец.

– Это лучше, чем розы.

Она обошла, чтобы осмотреть серебристый пропеллер и черную смазку карданного вала. Внутреннее чувство говорило ей: если она сдаст правильные карты, он возьмет ее наверх; нужно только быть осторожной, не ляпнуть ничего, что заставило бы его отпихнуть ее как ребенка, девчонку.

– Какая тут модель?

– Новая, улучшенная. «Пратт энд Уитни Уосп». Четыреста пятьдесят лошадиных сил.

– А максимальная скорость?

– Говорят, сто сорок, около того, но я разгонялся быстрее, и обошлось, не загорелось. Фары сделаны на заказ. Хорошо садиться в темноте.

– Вы часто садитесь в темноте?

– Бывает. А тебе, кажется, кое-что известно про аэропланы.

– Я много читаю.

– Вот как! И что же ты читаешь?

– Все журналы по авиации. Все, что встречается в газетах. Книги.

Особенно ее интересовали упоминания о женщинах-пилотах, она внимательно читала о всех их свершениях, словно стараясь предсказать собственную судьбу. Она не преклонялась перед ними, как перед пилотами-мужчинами, но завидовала им болезненной завистью, иногда прокисавшей до неприязни. Непременные фотографии, как они пудрят носики в кабине пилота, казались ей отвратительны, а шумиха вокруг Амелии Эрхарт, которой выпала честь быть первой женщиной, совершившей трансатлантический перелет, хотя она была всего-навсего пассажиром «френдшипа», огорчала и раздражала ее. С таким же успехом можно превозносить до небес мешок с балластом.

Ей больше нравилась Элинор Смит, получившая летную лицензию в шестнадцать, а в семнадцать уже летавшая на спор под мостами Куинсборо, Уильямсберг, Манхэттенским и Бруклинским на «Вако-10». (После чего она появилась во всех газетах, пудря свой чертов носик.) Позже Элинор поставила рекорд длительности одиночного полета – почти тринадцать с половиной часов, – а когда его кто-то превзошел, выдала еще один: двадцать шесть с половиной часов на большом «Белланка Пейсмейкере». Кроме того, за ней числился рекорд скорости среди женщин – 190,8 мили в час.

– Какие книги? – спросил Голец.

– Ну, вы понимаете. Пилотов. Про пилотов. – И гордо: – Одну по теории полетов.

– И что же там говорилось?

– Про Исаака Ньютона, про взлет, закон Бернулли, всякое такое.

– Бер-кого? Никогда не слышал. А что он утверждает?

Мэриен, которая хотела лишь намекнуть, что ей кое-что известно, взобралась на стойку шасси и через боковое окно заглянула в кабину пилота. Длинный салон был пуст, только два плетеных сиденья привинчены к полу по обе стороны от приборной доски.

– Трудно объяснить, но речь о том, почему воздух выталкивает аэроплан вверх.

Она надеялась, Голец не станет углубляться в расспросы.

– Вообще-то я уже долго летаю и никогда такого не слышал. – Когда Мэриен спрыгнула обратно, Голец отложил газету и встал. Он доходил ей до плеч, но казался сильным. – Так ты хочешь вверх или стоять здесь и пускать слюни? День что надо.

Несколько секунд она яростно смотрела на аэроплан. Потом сказала:

– У меня есть деньги. Если вы согласитесь меня научить, я могу