Аппарат покорил сердце Барнарда. Он начал помогать в работе над проектом, и очень скоро резидент спросил, не хочет ли Барнард ассистировать, когда аппарат в следующий раз будут испытывать на человеке. Много лет спустя он писал: «Даже сегодня я помню подробности того утра, когда впервые увидел, как жизнь человека оказывается в витках пластиковых трубок и гудящем насосе». Его описание этой первой операции на открытом сердце напоминает дивинацию[86].

После подключения аппарата искусственного кровообращения Барнард увидел, как в полость с пузырящимся кислородом поступает темная кровь, а вытекает она из него уже светло-красной. «Чем дольше она текла, – писал он позднее, – тем взволнованнее я становился. Это был не просто аппарат. Это были ворота в хирургию, открывающие путь за границы известного. Пока машина работает за сердце и легкие, внутри тела можно осуществлять масштабные манипуляции. В сердце можно поставить новые клапаны, а возможно и заменить сердце целиком».

В тот момент Барнард понял, чем хочет заниматься. На следующий день он встретился с Вангенстином и заявил ему о своем желании обучаться кардиохирургии в Миннесоте. Вангенстин одобрил его решение, заметив, что это займет шесть лет. Учитывая, что семья осталась в Кейптауне, а денег почти не было, Барнард пообещал Вангенстину освоить программу за два года. Вангенстин решил, что это невозможно: нужно было два года заниматься клинической практикой, проводить эксперименты, написать диссертацию и освоить два языка помимо английского. Барнард заверил, что у него получится. Он уже провел множество исследований, которые могли лечь в основу будущей работы. Он знал африкаанс[87] и считал, что быстро изучит голландский и немецкий. Днем он планировал работать с пациентами, ночью трудиться в лаборатории, а в перерывах заниматься языками и писать диссертацию.

– Когда же вы будете спать? – спросил его Вангенстин.

– Мне много сна не требуется, – ответил Барнард.

– Хорошо. Посмотрим, что у вас получится.

Следующие два года Барнард работал как вол. Он трудился в клинике и в лаборатории и даже находил время на любовные связи с медсестрами, пока его семья оставалась в Кейптауне. Чтобы сэкономить время, Барнард, возвращаясь домой далеко за полночь, принимал душ в одежде, а затем развешивал ее сушиться, чтобы надеть на следующее утро. Его обучение включало одиннадцатимесячную практику у Лиллехая, которая, возможно, стала для него самым важным опытом за всю карьеру. В отличие от Вангенстина, который был прекрасным руководителем, но редко позволял своим ассистентам делать в операционной что-то большее, чем просто держать ретракторы, Лиллехай давал своим резидентам возможность работать независимо. Это накладывало на них огромную ответственность.

Барнард описал один день в начале своего обучения, когда ему нужно было вскрыть грудную клетку мальчика и подключить его к аппарату искусственного кровообращения. У мальчика был дефект межжелудочковой перегородки, и его семья специально приехала из Южной Америки, чтобы лечить ребенка у знаменитого Лиллехая. Пока отец наблюдал за ходом операции из особой зоны сверху, Барнард и его ассистент вскрыли грудную клетку и начали рассекать нижнюю полую вену. Тут начались проблемы: разрезая ткани над веной, они случайно задели сердце. Когда кровь заструилась, Барнард запаниковал и попытался сжать разрез щипцами, однако ткань разорвалась из-за силы сердечных сокращений. Барнард делал все возможное, чтобы сократить кровопотерю, но ему пришлось просить медсестер позвать доктора Лиллехая. Барнард помнил, что все то время, пока он сжимал сердце мальчика, пытаясь заставить его снова забиться, отец ребенка наблюдал за ним сверху.

Наконец пришел Лиллехай и с легкостью подключил мальчика к аппарату искусственного кровообращения. Они исправили дефект межжелудочковой перегородки, а затем зашили отверстие, которое Барнард и его ассистент сделали в правом предсердии. Однако, когда пациента попытались отключить от аппарата, сердце не забилось. Оно было мертво. Лиллехай оставил Барнарда зашивать грудь ребенка под взглядом убитого горем отца.

После операции Барнард бесцельно слонялся по больнице, не понимая, как справиться с тем, что он только что совершил. В итоге он пришел в кабинет Лиллехая и просил прощения за убийство пациента.

«Послушай, Крис, – сказал ему Лиллехай. – Мы все совершаем ошибки, которые стоят пациентам жизни. Сегодня совершил ошибку и ты. Единственное, что тебе остается, это сделать из нее выводы. Когда ты в следующий раз столкнешься с кровотечением, помни, что ты можешь остановить его, поместив палец в отверстие. Это даст тебе время взять себя в руки, успокоиться и подумать, что ты можешь сделать… Завтра ты вскроешь грудную клетку другого пациента, ведь нам предстоит такая же операция. Когда ты закончишь с полой веной, я приду на помощь».

Однако на следующий день доктор Лиллехай не входил в операционную до последнего момента. Барнард писал: «Затем он пришел с лампой в руках и заглянул в грудную клетку. «Хорошая работа», – сказал он. «Спасибо», – ответил я и подумал: «Спасибо, что дали мне возможность прийти в себя. Спасибо, что дали мне понять, что значит терпеть поражение и как важно помнить о возможности победы». Смерть мальчика была трагична потому, что произошла в результате очевидной ошибки».

Несмотря на совместную работу в Миннесоте, Шумвей и Барнард никогда не были друзьями и даже представить себе не могли, что в будущем им придется так часто пересекаться, причем в самых неожиданных ситуациях. Их характеры были слишком разными. Шумвей был расслабленным, уверенным, спокойным, веселым и довольным собой. Все его любили. Барнард был упорным и дерзким. Он знал, зачем приехал в Миннесоту, и делал все, чтобы достичь своей цели. Он был жестким и напористым, и многие коллеги его недолюбливали.

Когда обучение обоих мужчин подошло к концу, их пути разошлись. Барнард успешно овладел всей программой за два года. Вангенстин был очень впечатлен и просил его остаться, но Барнард понимал, что ему нужно возвращаться в Южную Африку.

Казалось, что Барнард родился, чтобы стать великим. Он обладал удивительной этичностью, желанием работать, верой в собственные способности и мечтой сделать что-то исключительное. Шумвей был совсем другим. Ему хотелось остаться в Миннесотском университете, но предложения в его адрес не поступало. В то время он не вел масштабных исследований и не хотел работать так же напряженно, как Барнард. Тем не менее его продолжала интересовать роль гипотермии в кардиохирургии, и он считал, что местная гипотермия сердца способна защитить и даже остановить орган, пока тело подключено к аппарату искусственного кровообращения. В итоге он устроился на ночную работу в Сан-Франциско, где управлял аппаратом диализа Колфа, а днем проводил эксперименты на собаках в лаборатории. Через некоторое время Стэнфордская школа медицины переехала в Пало-Альто, и Шумвей переехал вместе с ней. Он получил возможность больше работать в лаборатории и заниматься кардиохирургией. Там ему дали в напарники резидента по имени Ричард Лоуэр, который должен был помогать ему в исследовательской деятельности.