Андрей промолчал. Врать без причины не хотелось, а сказать правду он почему-то не решился. Новава тоже притихла, все еще не отнимая ладони от локтя Шахова.

– Там, дома, у тебя осталась жена?

Такого вопроса Андрей не ожидал. Впрочем, вероятно, женщины во всем мире, во всех мирах одинаковы и их всегда интересуют одни и те же темы.

– Нет, – отрезал он.

Давно уже отрезал. Настолько давно, что теперь уже и не больно.

– Какая-то другая женщина, которую ты любишь?

Пальцы Новавы соскользнули с локтя в ладонь Шахова, и он сообразил, что теперь уже поздно одергивать руку. Или еще не поздно? В сущности, он отвечал не этой африканке из племени кумало, он отчитывался самому себе.

– Нет.

Новава, похоже, не нуждалась в его ответах, а прочитывала сами мысли. Иначе с чего бы она задала следующий вопрос:

– Может, тебе просто не нравятся чернокожие женщины?

Она притянула его руку к себе и положила ладонью на бедро. Травяная юбка – не такая уж надежная изоляция, чтобы не почувствовать тепло женского тела. И понять, что дрожит она вовсе не от холода.

– Нравятся, – пробормотал Шахов, облизнув вдруг пересохшие губы.

После сегодняшнего праздника он уже не смог бы, не кривя душой, ответить иначе. А сейчас думал, что Новава мало чем отличается от тех девушек. Такая же высокая грудь, широкие бедра, мускулистые ноги. К тому же, раз уже была замужем, наверняка более опытная, искушенная в любовных утехах. А то, что ее вернули назад, как бракованный товар, – что ж, в каждой избушке свои погремушки.

– А может, все дело в том, что от меня отказался мой первый муж? – Новава продолжала сеанс чтения мыслей. – Ты боишься, что я не смогу родить тебе ребенка?

Ну, здесь-то она уж точно не угадала. Если русский мужик чего-то и боится, то как раз обратной ситуации. А к самому Шахову, завтра уходящему из крааля, возможно навсегда, эти страхи вообще никакого отношения не имели. Как не имела отношения и эта женщина. Пусть привлекательная, пусть даже сама напрашивающаяся на активные действия и ничего взамен не требующая, но чужая, из чужого мира. Зачем ему такой груз?

Кажется, она поняла, что, просто читая его мысли, ничего не добьется, и перешла к более прогрессивному методу – передаче своих мыслей и чувств прямо в мозг Шахова или даже не в мозг, а в другие органы. Новава прижалась к мужчине всем телом и тихо прошептала:

– Но тогда почему?..

И действительно, почему? Какого черта? Все равно не получится жить в этом мире и не заиметь с ним никаких связей. Разве Андрей сможет когда-нибудь забыть схватку со львом на берегу ручья, танцующих прямо в саванне юношей и девушек, работу в кузнице у Бабузе, а теперь и его прекрасную дочку? Да, прекрасную, потому что женщина в порыве страсти всегда прекрасна. С какой стати он должен ее отвергнуть, оставив, может быть, навсегда такую горькую и неправильную память о себе? Просто потому, что не хочет иметь никаких якорей в этом мире? Так не надо себя обманывать: женщина, с которой у тебя что-то было, – гораздо менее крепкая зацепка, чем женщина, с которой у тебя могло что-то быть.

Дальше он уже ни о чем не думал. Просто обнял Новаву огромными ручищами мастера спорта по греко-римской борьбе, способными не только на стальной зажим, но и на самые легкие, воздушные, волнующие прикосновения. Поднял и унес в высокую траву, где их не заметят возвращающиеся с праздника сородичи Новавы.

Волшебная ночь, начавшаяся удивительным карнавалом в саванне, продолжилась совсем другим танцем. И в какой-то момент дух Шахова воспарил над землей и мог бы, наверное, улететь куда угодно, даже в недоступный другим способам передвижения его родной мир. Но плоть не выдержала напряжения и несколькими резкими толчками вернула его обратно к зонтичной акации, высокой траве и лежащей рядом, уже переставшей быть совсем чужой, чернокожей женщине из племени кумало.

Несмотря на затянувшуюся вечеринку, на рассвете все действительно были готовы к походу. Даже Андрей и Мзингва. Не исключено, что тот и вовсе спать не ложился. А Шахова разбудили какие-то посторонние звуки, будто кто-то роется в его вещах, уложенных в специальный короб у дальней стены. Но когда он открыл глаза и осторожно сдвинул голову с так и не ставшего привычным и удобным деревянного подголовника, в хижине никого не было. Зато в коробе лежал новенький боевой костюм кумало, такой же, какой носили Бонгопа и другие гренадеры, – с бахромой, перьями и кисточками из коровьих хвостов. Рядом пристроилось все положенное рядовому бойцу вооружение. Три ассегая, большой черный щит и тяжелая деревянная дубинка с тщательно отполированной ручкой. А возле входа скромно поджидали хозяина кожаные сандалии с длинными ремешками.

Надо же, обо всем позаботились! Ну, с оружием-то понятно, а вот костюм – чьих рук дело? Уж не Новава ли постаралась? Она, больше некому. Но ведь за ночь, да какая там ночь – несколько предрассветных часов, она все это успеть не могла. Значит, заранее все подготовила, знала, как дело обернется. И шебуршала в хижине наверняка тоже она. Эх, вот сейчас догнать бы и спросить, что она там себе возомнила. Но, во-первых, вдруг все-таки это был кто-то другой? А во-вторых…

Во-вторых, этой ночью Шахов окончательно решил, что не вернется в крааль Бабузе. Потому что, если он вернется, то рискует остаться здесь навсегда. А навсегда – это слишком долго, чтобы не двинуться рассудком от однообразия здешней жизни, от тоски по дому, не возненавидеть все вокруг, включая и саму Новаву. И кому, спрашивается, это нужно? Нет, война подвернулась очень кстати, очень вовремя. У местных это называется уйти через красивые ворота. Расстаться по-доброму, оставив о себе лишь приятные воспоминания, – о таком можно только мечтать.

Но мечтать некогда, нужно на фронт собираться. Шахов с сожалением посмотрел на свои ботинки. Их, конечно, еще можно починить, и вообще до2роги ему как память, но второго похода они никак не переживут, а носить повсюду с собой сменную обувь – и вовсе нелепость. Придется оставить здесь. Может, Бабузе сгодятся и даже составят неплохой ансамбль с часами и бумажником, уже подаренными кузнецу. Все равно кредитные карты Шахову в пампасах вряд ли понадобятся, да и потеряются когда-нибудь. А так хоть Бабузины внучата ими поиграют.

Между прочим, кузнец тоже отправлялся на войну, хотя никто его вроде бы и не заставлял. Да и никого не заставляли, даже будить не пришлось. Сами сбежались. Вождь Сикулуми выбрал на редкость удачную форму повестки из военкомата. Так, мол, и так, призываются только мужчины племени кумало, а кто себя таковым не считает, может оставаться дома. Неудивительно, что ни одного дезертира в краале кузнеца не нашлось. Наоборот, пришлось объяснять пацанам, что имелись в виду настоящие, а не будущие мужчины. Но все равно провожать новобранцев вышли всей деревней.

Причем радостно, с песнями, как в фильме про Тимура и его команду. Внучата с гордостью тащили на себе отцовскую и дедовскую амуницию. Девушки нацепили себе на шею и руки, наверное, все имеющиеся у них украшения. Правда, больше они почти ничего на себя и не надели, но к этому Шахов уже успел привыкнуть. И он не особенно удивился, увидев на руке у Новавы свои часы. Что ж, он их все равно подарил кузнецу, и если тот дал поносить диковинный браслет дочке – это уже его дело. Неужели она не достойна иметь хоть какую-то память о несостоявшемся женихе?