Сначала Раштон рассердился, зная, что все это безудержное веселье рядом с ним, несомненно, на его счет. Но рядом со столь истерическим весельем гнев вскоре сменился глубоким раздражением, которое постепенно уступило место развлечению. Он начинал принимать как должное то, что выставил себя таким дураком на концерте.

— Мне… мне очень жаль, — с трудом выдохнул Сомерсби, держась за живот. — Н-но если б ты видел свое лицо после того, как… о господи, мне опять смешно! — С этими словами он снова свалился на сиденье, толкнув Раштона, то смеясь, то задыхаясь.

— Это ты виноват, — сказал Раштон с притворной серьезностью. — Ты вынудил меня к этому своими наглыми вопросами о мисс Марджори.

Сомерсби выпрямился, фыркнул, с трудом переводя дыхание, и наконец сказал:

— Очень хорошо, виноват я. Это стоило того, чтобы увидеть твое ошеломленное лицо! Господи, каким же болваном ты выглядел! Ни разу, с тех пор как ты стал моим другом и опекуном, я не видел, чтобы с тобой случилось нечто подобное! Я бы дорого дал, чтобы увидеть все это снова. Будь я проклят, если это не так!

— Послушать тебя, так я впервые совершил публичный промах. Разумеется, это не в первый раз, и я сомневаюсь, что в последний!

— Да, но ты никогда не выходишь за рамки приличий и так стремишься сохранять контроль над своими разумом и чувствами.

— Святые небеса! Я даже не знаю, что хуже! То, что ты надо мной смеешься, или то, что ты изображаешь меня таким чертовски скучным типом!

Сомерсби уставился на него в изумлении.

— Но ведь ты именно такой и есть! Я не хочу тебя обидеть, но даже сэр Литон-Джонс сказал, что иногда с тобой дьявольски скучно. Ты всегда самодоволен, вежлив с дамами и безупречен в одежде! На тебе ни разу не видели даже пестрого шейного платка! Наверно, потому ты почти всегда такой унылый!

— Как? Потому что я не хочу выглядеть нелепо с пестрым платком на шее, ты называешь меня унылым?! Я вовсе не унылый. — Раштон обиделся.

— Брось! Человек, который не развлекается время от времени, просто вынужден страдать от плохого настроения. Это же очевидно! Кроме того, ты мало улыбаешься, почти не смеешься. Правда, за последнее время ты несколько изменился, но это только когда рядом оказывается мисс Чалкот. Забавно, если учесть, что она тебе так сильно не нравится!

Раштон почувствовал себя так, как будто у него над головой только что раздался удар грома. Он выглянул в окно, посмотрел на ночное небо, усеянное звездами, и понял, что в голове у него шумит не из-за погоды. Он возразил:

— Не могу сказать, что она мне не нравится.

— Я понимаю, в чем дело: она ниже тебя по положению в обществе.

Молния обычно сверкает перед ударом грома. Но молния, поразившая Раштона, вела себя не по правилам. Не будем воспринимать все буквально, но трудно описать его состояние лучше. Шатаясь от потрясения, он не нашел слов для ответа своему другу. Поэтому просто задал вопрос его же словами.

— Ниже меня по положению в обществе?

— Конечно, — сказал Сомерсби. — Точно так же, как Дафна ниже меня по положению в обществе. Ты говорил мне об этом бессчетное число раз.

— Нет, — ответил Раштон, глубоко нахмурившись. — Я никогда так не говорил. Не может быть!

— Ну не совсем так, но смысл тот же, — ответил Сомерсби.

Раштон хотел было объяснить разницу между неравным положением в обществе и отсутствием денежных средств, но почему-то снова не находил слов. Он начал думать, а существовала ли вообще эта разница.

Он взглянул в сторону окна и увидел, что мимо мелькали здания на Брод-стрит. Его мысли полностью заняла Марджори. Он вспомнил ее ответный взгляд во время концерта. Сердце его сладко заныло, когда ее красивое лицо и прелестные глаза, устремленные к нему, словно наяву возникли перед ним. Сколько времени погружался он в ее немыслимые фиалковые глаза? Несколько секунд — или минут? О чем она думала, что хотела узнать? Он не мог вспомнить, о чем думал сам, только помнил, что хотел смотреть на нее вечно.

Когда экипаж повернул на Грин-стрит, Раштон понял, что его друг погрузился в глубокое раздумье. Он сидел, молча уставившись в окно, покусывая один из уголков истерзанного квадрата из мягкого батиста, и все время вздыхал.

Раштон не мог не заметить перемены, происшедшей в его подопечном, и спросил озабоченным голосом:

— Что тебя так расстраивает, Эван? Надеюсь, ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, если тебе нужен слушатель? Хотя я без колебаний могу тебе сказать, что в последнее время ты извел больше носовых платков, чем понадобилось мне за всю мою жизнь.

Лорд Сомерсби выглядел немного испуганным. Он виновато посмотрел на платок, осторожно сложил его и убрал обратно в карман сюртука.

— Мой последний платок, — рассеянно пробормотал он.

Когда стало похоже на то, что он и дальше собирался хранить молчание, Раштон немного подтолкнул его.

— Ты можешь довериться мне, Эван, — сказал он.

— Что? — спросил Сомерсби, обращая к нему рассеянный взгляд. — Да, конечно, знаю, что могу. По правде говоря, я в чертовски затруднительном положении, но я хочу сам найти выход. Так что тебе незачем беспокоиться. Со мной все будет отлично. Надо только все хорошенько обдумать.

Раштон хотел помочь своему другу, но, получив вежливый отказ, решил, что не следует настаивать. Вместо этого он стал размышлять над задачей потруднее: как сделать пребывание в Бате Марджори Чалкот не столь беспокойным для него лично. Он чувствовал, что ему грозит опасность, но какая? Каким-то образом мысли о Марджори заставили его вспомнить резкие оценки Сомерсби.

Скучный тип.

Марджори ниже по положению в обществе.

Он никогда не ожидал, что услышит применительно к себе подобные эпитеты. Что касается сэра Ли-тон-Джонса, то на свете не существовало никого скучнее этого стареющего холостяка. Ему было по меньшей мере сорок, и чего ради он сидел рядом с Марджори и шептал ей что-то на ухо? Знала ли Марджи, что в свое время сэр Литон-Джонс разбил немало сердец?

Кто-то должен предупредить ее. Конечно, она дала понять, что хочет выдать Дафну за баронета. Но что, если баронет влюбится не в ту сестру? Он не хотел и думать об этом и решил выбросить всякую чушь из головы. В конце концов, кем была для него мисс Чалкот? Всего лишь знакомая. Она никогда не будет больше, чем знакомая.

Этим же вечером Дафна открывала широкие дверцы своего блестящего темного гардероба из красного дерева. Она достала с верхней полки картонку для шляп. Она крепко прижала ее к груди, несколько раз глубоко вздохнула, прошептала молитву и только после этого улеглась в постель и начала открывать коробку.

Она развязала ленточки этого священного вместилища и нежно посмотрела на письма, лежавшие внутри. На каждом из них стояла печать Сомерсби.

На столе у кровати лежала ее сумочка, вышитая бисером, которую она обычно брала с собой, когда выходила с тетей. Сердце ее забилось от счастья, когда она достала из сумочки самое последнее письмо его светлости. Тетя получила его от лорда Сомерсби после концерта и тайно передала ей, после того как Марджори вышла из зала об руку с сэром Литон-Джонсом.