Я решил...

— Мериптах жив.

— Да, ваше святейшество. Его искусали кобры в амбаре, но мой чудодейственный напиток изменил влияние яда.

— Может ли такое быть? Укус этой змеи всегда был смертелен.

— Нет-нет, я знаю... мне известны способы, как ослабить действие змеиного яда, мне известно целое племя чёрных людей, что переносят укус кобры легче, чем...

Аменемхет встал и отодвинул полог палатки. Солнце уже полностью впиталось в плоть пальмовой рощи. Ти тоже встал и выглянул из-за плеча верховного жреца.

— Время ещё есть. До полуночи далеко. Этот парасхит мне пожаловался, что ему никто не верит, все считают, что он пьян и бредит, когда говорит, что привезённое тело всё же живое.

Верховный жрец резко повернулся к Ти. Тот пощипал бороду.

— Я зарезал его, ваше святейшество, чтобы он больше никого не смущал своими разговорами. И оттащил мальчика в самый дальний угол нижнего зала. Когда дойдёт очередь до его тела, Мериптах уже будет в наших руках.

— Са-Амона ко мне! — приказал Аменемхет.

До ограды города мёртвых было ещё несколько сот локтей, но Са-Амон велел причаливать. В незапамятные времена здесь перевернулась баржа, перевозившая каменные блоки. Они не затонули на мелком месте, и получилось что-то вроде разломанной на большие ломти набережной. Лодка, из тех, что именуются в Верхнем Египте «птицами», работая в четыре весла, да ещё подгоняемая течением, просто пропорхнула тёмный водный путь от Львиного канала до этого места, так что гребцы даже не успели утомиться. Двоих молчаливый посланец Аменемхета оставил в лодке, с двумя другими поспешил к рисующейся на фоне звёздного неба высокой стене. Лунная ночь была для него прозрачна, как полдень. Призрачно, но ярко освещённое пространство хотелось миновать как можно скорее. Предосторожность имела смысл. Мемфис не спал. Обычно наступление темноты прекращает всякую жизнь в египетском городе, но только не в такой праздник, как Новый год. Остатки трёхдневного веселья ещё тускло шевелились в разных концах старой столицы. Заинтересованно лаяли собаки, пробегали цепочки факелов. Судорожно заржала лошадь. Не спала и река. Впрочем, всякому, кто отваживался пускаться по ней в ночное время, становилось ясно, что она не спит никогда. И вдоль, и поперёк крокодильего потока в каждое мгновение кто-то устремлён, и цели ночных лодочников или загадочны, или преступны. Это может быть и вор, от голода спешащий из верхнего города в деревню с краденым телёнком, а может, и жуткий могильный грабитель.

Са-Амон спешил и не интересовался рекой. До начала работы бальзамировщиков оставалось совсем мало времени. У главных ворот города мёртвых лучше не появляться, охрана там, скорее всего, невелика, но может возникнуть шум, докатиться до «Дома смерти» и переполошить парасхитов.

Инстинктивно пригибаясь, чтобы казаться меньше, три человеческие тени пролетели вдоль бледно освещённой стены к червоточине пролома. Великий город Мемфис давно уже не находится на вершине славы и богатства и не в состоянии заботиться о своих мертвецах подобающе. В данном случае это было на руку живым. Один за другим, согбенные, но до зубов вооружённые призраки канули в пролом. Оттуда сразу же раздался собачий лай, на удивление краткий. Попавшая под ногу псина успела гавкнуть всего лишь раз, глухо, спросонья, и была тут же разрублена надвое одним из гребцов. Са-Амон не счёл нужным хвалить его за быстроту мысли и движения, только удовлетворённо хмыкнул. Он сам учил этих бойцов, и они были лучшими во всей речной долине. Чистокровные египтяне, не какие-нибудь шаззу или нубийцы.

Двор, в который они попали, был покрыт тонким слоем мягкой, тёплой пыли, так что шаги были не слышны даже гем, кто идёт. Только видны. Пыль тысячелетий была в один вес с воздухом, поднималась даже от взгляда, но медленно и задумчиво, как будто отрываясь от какого-то важного дела. Са-Амон и его убийцы, бесшумно серебрясь, перелетали из одного геометрического выступа тени в другой. Помимо подлинной вековечной жизни, что вели мумии в своих закупоренных гробницах, ютилась по углам и жизнь обычная, временная. Притворно всплакнул невидимый кот вслед торопливой ночной троице. Разнообразная насекомая бессмыслица просеивала свой сверест сквозь воздух. Воздух был неподвижный, вертикальный, доходящий, по слухам, до самых звёзд, достойный того места, где установлен.

Теперь следовало двигаться медленнее. Если выглянуть из-за этого, уже век обрушивающегося, безымянного кирпичного гиганта, можно на той стороне мёртвой площади обнаружить здание, в глубине которого скрыто то, за чем послала своих рабов воля Амона. Са-Амон осторожно выглянул и увидел то, что и рассчитывал увидеть. Два невысоких, сильно скошенных назад пилона, меж ними широкий проем, уводящий вниз, в глубину, подразумевающимися ступенями. Небо проёма, освещённое пламенем светильников, как бы горит от какой-то жажды.

Тишина стояла полная.

Ни единой души снаружи.

И тут опытный взгляд Са-Амона уловил во всей этой картине какое-то мелкое мелькание. По гребню стены, что подходила справа к самому «Дому смерти», одна за другой осторожно передвигались, на миг заслоняя несколько звёзд, фигурки вооружённых людей. Одновременно с этим до ушей Аменемхетова посланца донёсся некий топот. С той стороны, где располагался главный вход.

Мериптах не знал, что с ним и где он. Знал лишь, что он - это он, но себе не властен. Последнее, что помнило тело перед этой чернотою, это гибкое, тёплое змеиное шевеление под ладонью, укус-удар, страх-удивление, потом он внутренне как бы заскользил и всё. Сознание размылось. А заново он опознал себя уже в полной глухой темноте. Не было ничего, даже уверенности, что его тело всё ещё при нём. Ничего нельзя было сказать о том, сколько длится уже эта чернота и сколько ей ещё предстоит длиться. Был первоначальный порыв тошнотворной паники, стремление куда-то бежать, просить, объяснить, но бесполезность всего этого была так несомненна, что даже успокаивала.

Первый вывод, который Мериптах сделал из невольных наблюдений над своим состоянием, — он скорее всего лежит. Из чего он это заключил, он объяснить бы не смог, но уверенность в собственном лежачем положении сделалась непоколебима. Это было единственное, что ему было доступно знать и осознавалось как несомненная ценность.

Затем он, таким же непонятным образом, дошёл до вывода, что лежит он в месте закрытом, укромном и прохладном. Он, конечно, не представлял, высоки ли потолки его убежища, и не ощущал температуру воздуха, но мог бы поклясться, что находится в подземелье.

И сразу вслед за этим явилась простая, чистая мысль — он умер.

Этот факт не взволновал и не удивил его. Он не успел уделить должного времени созерцанию большой, цельной драгоценности этого знания, как оно рассыпалось на меньшие части, к каждой из которых тут же возникли свои вопросы. Раз он умер, то хотелось бы знать, была ли похоронная процессия? Кто возглавлял её? Он не слышал стенаний плакальщиц, потому что их не было или потому что у него нет слуха? Омывали его уже священной водой Хани или эта важнейшая процедура ему ещё предстоит? Интересно, как он выглядит сейчас? Лежит ли он уже на кипарисовом столе со сложенными на груди руками и сдвинутыми пятками? Стоит ли рядом шакалоголовый Анубис? А может, всё уже позади, и он, Мериптах, теперь уже хорошо спелёнутая мумия в каменном саркофаге?