— Ах да, да, это был разбой! Настоящий разбой! — эхом отзывались хозяева, широко раскрыв глаза. Им было любопытно знать, о чем мы говорим, и они благодаря Францу могли, как равные, участвовать в разговоре.

К вечеру разговор принял оборот, ставший поводом к моему бесстыдному бахвальству. Рассказанная мной история сделала меня центром внимания, которым я совершенно бесцеремонно наслаждался. Франц спросил о моей профессии.

— Я медик, — ответил я.

Почему это пришло мне в голову, я до сих пор не знаю. Я добавил, в виде объяснения, что у меня больная жена и двое детей. Впрочем, об этом я уже рассказывал.

— Medizine?! — Лошадиные губы Франца сложились трубочкой. Он еще раз переспросил: — Медик? Ты учился на врача?

— Да, — ответил я и тотчас понял, что сказал нечто замечательное.

В комнате произошло какое-то неуловимое движение, все заволновались, начали о чем-то спрашивать. Франц перевел, и я явственно почувствовал в его голосе неподдельное почтение. Все онемели, они не просто удивились, они были ошарашены, потрясены и огорошены.

Действие моих слов превзошло все мои ожидания.

Здесь, перед ними, сидел доктор, ученый человек! Этот беглый немец, оказывается, доктор, медик! Значение этого факта не могли умалить дыры и пятна моего нищенского одеяния. Это проклятая война сделала уважаемого человека оборванцем. Нет, в этом что-то было! Это было прекрасно!

Я вдохновенно врал, но превосходно себя чувствовал. Мной восхищались. У меня не было никаких причин и желания их разубеждать, это было так приятно, так полезно, особенно в этой ситуации. Я перестал быть в их глазах бродягой и побирушкой, я стал почетным гостем! И я воспользовался их простодушием, воспользовался без стыда и совести! Я плутовал, как последний негодяй, как подлый мошенник! Но как мог я теперь разрушить это впечатление? Меня бы просто не поняли. Нет, я — доктор, я ученый человек, прочитавший массу толстых книг! Я — персона, внушающая почтение и уважение, и они должны благодарить судьбу за то, что им выпала честь помочь мне в беде. Я искренне проникся свалившимся на меня уважением и даже напустил на себя покровительственный вид. Меня принялись засыпать совершенно иными вопросами. Для каждого у меня находился вразумительный ответ, да и попробовал бы я его не найти! Они жаловались, что ближайший врач живет в сорока или пятидесяти километрах отсюда. Единственный человек, к которому можно обратиться, — это бабка-знахарка. Мнения о ее врачебных достоинствах разошлись. Мне тут же показали первого пациента. Это было первое испытание! Мне показали мокрую покрасневшую детскую попку, принадлежавшую младшей дочке.

Я положил ладонь на попу, придал лицу сначала задумчивое, потом знающее выражение. Это экзема! Экзема! Ее надо подсушить.

Все согласно закивали.

Но экзамен на этом не закончился. Теперь от меня потребовали большего. Франц состроил озабоченную мину и начал рассказывать о своей жене. Она болеет уже целый год. Она совсем измучилась, сильно похудела. Целыми днями она лежит в постели, сильно кашляет и зовет смерть. Мне стало его очень жалко, и мы пошли к нему домой. На ночлег я должен буду остановиться у пастуха, сына тестя Франца. Потом он намекнул, что хочет сказать мне что-то очень важное, но не стал вдаваться в подробности. Когда мы с Францем вышли из дома и яростный ветер обжег лицо снегом и морозом, я подумал, что было бы неплохо остаться у добрых хозяев до весны, а потом, когда наступит настоящая весна, отправиться дальше. То, что мой спутник собирается предложить мне этот вариант, я тогда еще не знал.

Ветер дул нам в лицо, все тепло немедленно улетучилось из моей рваной одежды. Наклонив вперед голову, мы шли к дому Франца.

Как мне себя вести? Что делают врачи у постели больного? Сначала надо спросить о самочувствии, да, да, потом пощупать пульс. Что потом? Ах да, надо посмотреть язык. Потом… Да, потом надо исследовать грудную клетку. Простучать пальцами вдоль позвоночника, потом приложить ухо и послушать. Все это проносилось у меня в голове, пока мы шли сквозь завывающий ледяной ветер.

Войдя в сени, мы стряхнули снег с опинчей и потерли руки, чтобы согреться. «Bună seară, добрый вечер», — сказал я и увидел в углу кровать, на которой лежала бледная, изможденная женщина. Она лежала на боку и смотрела на нас запавшими глазами, обрамленными темно-синими кругами. Она поминутно сильно кашляла.

— Вот мы и пришли, — с деланой бодростью объявил Франц.

Женщина с горестной улыбкой протянула мне свою исхудавшую руку. Я задержал ее в своей руке немного дольше, чем требовалось для приветствия, — ведь я же врач! Странно: здоровых моя мнимая профессия страшно поразила, но на эту тяжелобольную женщину это не произвело заметного впечатления. Присев на край кровати, я испытал сильное душевное волнение. Передо мной лежала женщина, отмеченная печатью смерти и терпеливо ожидавшая освобождения от мук. Она безропотно несла свой жребий и даже находила в себе силы улыбаться. Для того чтобы понять, что дела ее плохи, не надо было быть врачом. Женщина не говорила по-немецки, а мой словарный запас для предстоявшего разговора был слишком мал, и я обратился за помощью к Францу.

— Как у нее аппетит?

— Очень плохой.

— Спит ли она по ночам?

— Она все время кашляет.

В подтверждение его слов грудь женщины свело судорогой, она приподнялась, склонилась вперед и в приступе неистового кашля выплюнула на пол слизистую пробку. Обессилев от такого напряжения, она снова упала на подушку. Моя растроганность уступила место жуткому страху. Я испугался болезни. Весь пол перед кроватью был покрыт следами таких приступов кашля.

— Вот так все время! — сказал Франц, и по его тону я понял, что он ждет объяснения.

Я бы с радостью признался в своей мистификации, но дело зашло слишком далеко и отступать было уже поздно. Я взялся за руку чахоточной больной и пощупал пульс.

— Пульс слабый! — сказал я с многозначительным видом.

Франц молчал.

Я взял со стола керосиновую лампу и принялся рассматривать язык. Гм! Гм!

Кончиками пальцев я поискал на ее шее железы. Мне было не важно, где они находятся, мне надо было сделать вид, что я их ищу. Я вдруг вспомнил, что так делают все врачи. Я уверенно вошел в роль. Больную надо приподнять, и Франц послушно посадил жену, взяв ее под руки. Я прижался ухом к спине больной и внимательно выслушал ее дыхание. Потом, согнув палец, я простучал ей грудную клетку. Все! Больную можно уложить. Я задумался, потом задал еще пару вопросов о течении болезни. Потом я объявил диагноз. При всем этом маскараде диагноз, скорее всего, был верным.

— У твоей жены туберкулез, — сказал я.

Было похоже, что это не произвело на него большого впечатления. Но я еще раз повторил диагноз, в котором был почти на сто процентов уверен.

Естественно, Францу захотелось знать, что делать, и я дал советы, которые, по моему разумению, не могли ни в коем случае навредить больной. Прежде всего, объяснил я Францу, эта болезнь заразная, прилипчивая.