Васька за разговором следил внимательно, но и с мяса глаз не спускал. Теперь же объявил о готовности дичи, раздал товарищам по куску. Пресвитер от грудинки глухаря отказался.

— Петров пост, мне скоромного неможно, — пояснил он и попросил Семена принести ему кружку раскисших сухарей.

Васька пожал плечами и жадно вцепился зубами в свой кусок. И тут же получил от пресвитера подзатыльник.

— А Господу хвалу воздать, что не оставляет нас без пропитания? — отчитал отец Никон стрельца.

Васька от священника отвернулся, проворчал тихонько:

— За то надо бы Демьяну в пояс поклониться, а не Господу, — но шмат послушно ото рта отнял.

Пресвитер прочитал молитву, сотрапезников благословил, и все набросились на снедь. Некоторое время жевали молча, затем Перегода продолжил расспросы:

— Ну а что с четвертой душой?

— Четвертая душа — ис-хор, душа-тень. Через нее шаманы в мир Куль-отыра спускаются, с подземными демонами знаются. А последняя душа — ляльт, душа судьбы. Ляльт и делает человека человеком, его жизнь определяет. Она может быть кем угодно: соколом, волком, лосем, филином, белкой, даже жуком… Если твой ляльт, скажем, лось, то жить ты будешь долго и спокойно, если жаворонок, то быстро, весело и недолго. Потому все люди разные, говорят вогулы. Когда человек умирает, эта душа еще недолго при нем остается, потом уходит к предкам и ждет рождения младенца, чтобы в него войти. А ежели с человека содрать волосы, то душа не сможет к предкам вернуться, а потом возродиться. Без души ляльт человек жить не может, только кули, поэтому, Демьян, вогулы тебя и не тронули, они к кулям уважение питают, даже если это незнакомые им кули — русские…

— Вот же некрести, даже для общения с сатаной душу себе измыслили! — гневно перебил толмача отец Никон. — Нет больше сил моих терпеть это безбожие! Ну а вы? — пресвитер обвел сотрапезников тяжелым взглядом. — Почто уши-то развесили, бусарные?! Думаете, и в самом деле Демьяна лысина спасла? А забыли, что крест на нем? Вера его спасла! Вера могучая до небес молитву возвысить способна, а там Господь ее услышит и ангела в помощь молящемуся пришлет! Скажи, Демьян, молился, когда вогуличи на тебя ружья наставили?

— Молился, владыка, — послушно отозвался Перегода, но глаза долу опустил, чтоб на пресвитера не смотреть.

— Вот! — победоносно заключил отец Никон. — На Демьяна равняйтесь! С такой верой железной он и сатану одолеет!

Никто пресвитеру возражать не стал, все были с ним согласны… Но оставалось что-то еще, что-то непонятое, недосказанное, недоосознанное. И это что-то не давало покоя, заставляло думать, терзаться сомнениями.

Сотник обвел подопечных взглядом, остановился на Рожине, спросил:

— Скажи, Алексей, откуда у дремучих вогулов такое разнообразное виденье души? Как до такого додуматься можно?

Толмач зыркнул на пресвитера, но тут же взгляд отвел, пожал плечами, ответил:

— Откуда ж мне знать. Такие вопросы не мне — местным шаманам задавать надобно.

Но Мурзинцев понял. Не будь тут пресвитера, ответ Рожина звучал бы примерно так: из жизни, ведь вогульское колдовство существует и оно работает.

Мы пришли в эти земли, меряя все рублем и крестом, думал Мурзинцев, а выходит, что мерки наши ни к чему здешнему не притулишь. Все тут другое, нет ада и рая. С бесами и ангелами некрести ручкаются, а мы от первых бежим, а вторых всю жизнь призываем, да только они почти никогда не приходят. Пресвитеру проще всех, он все, что не по православному толку, в происки сатаны записывает. Но дьявол ведь в христианских землях, в христианских душах родился, чтобы именно Христу противостоять. А в этих землях какой ему прок? Какой интерес? Нет резона сатане тут появляться, ведь в сердцах вогулов да остяков Христа нет, они же идолам кланяются. Так и выходит, что вогульские боги и демоны настоящие и ни к сатане, ни к Господу нашему отношения не имеют. Потому и веру свою местные так берегут, ведь они ее пять тысяч лет лелеяли, и от того она крепче алмаза сделалась. Рожин это еще в Тобольске знал, да помалкивал. И правильно делал, иначе митрополит Филофей его бы в острог за крамолу упрятал. Да и нам до поры о бесах вогульских толмач не говорил правильно. Поверил бы я в менква или в руки утопленников, ежели б сам не увидел? Нет… Подумал бы, что толмач иноверцев защищает…

Мурзинцев еще долго ворочал в голове невеселые думы. Остальные уже спали, кто не стоял в карауле. Посветлело, по лагерю побежали пугливые тени. Сотник запрокинул голову. В иссиня-черном небе висело серебряное блюдо яркой вогульской луны. Легкие облака пробегали мимо, на миг закрывая светило, но в следующее мгновение луна вспыхивала снова, и тогда чудилось Мурзинцеву, что это сам Мир-сусне-хум скачет на лошади галопом по небу, а за его плечами развевается огромная звездная епанча.

Следующие три дня погода стояла ужасная. Встречный ветер был так плотен, что судно еле ползло, будто сквозь воск проталкивалось. Идти можно было только вдоль правого берега, где воды были спокойнее. За день едва удавалось одолеть полтора десятка верст. Обь помутнела, сморщилась волнами в полметра высотой. Тяжелое низкое небо сеяло по реке мелкий дождь, насыщая ветер студеной сыростью. От охоты толку не было, с рыбалкой получалось лучше. В важан толмач поймал несколько язей. Но для восьми взрослых мужчин, которые днями сидели на веслах, это было все равно, что медведю пригоршня ягод по весне. Непросушенное зерно запрело, выкинули. Остатки раскисших сухарей пахли тиной, от них тоже избавились. Так что когда добрались до Коринг-воша, остяцкого поселения душ на тридцать, путники были вымотаны и голодны как волки.

Коринг-вош стоял по правой стороне основного русла Оби. Тайга тут подходила к берегу близко, деревья над рекой нависали головами-кронами, словно собрались в воду броситься. Селение в массиве леса пряталось до последнего мгновения и показалось только тогда, когда струг с ним поравнялся. Причал отсутствовал. По берегу тянулся ряд вкопанных столбов, и привязанные к ним лодки прыгали на волнах, как цепные псы на незваных гостей. Выше по склону холма ютились невысокие срубы, некоторые были огорожены хлипкими тынами. С недавних пор местные стали перенимать у русских быт, приноровились править двускатные крыши да ограды мастерить, хотя в старину о заборах слыхом не слыхивали. При срубах ютились сарайчики и амбары, кое-где конюшни. У самых зажиточных, помимо конюшен, имелись клети для кур. Над избами поднимались струйки ленивого дыма, но тут же растворялись в дожде и ветре. Юрт не было вовсе, да и люди меж домов не сновали.

— Коринг-вош, Стерляжий городок, — представил Рожин селение товарищам. — Тут начинаются земли некогда великого Кодского княжества. Здесь можно переночевать и обсохнуть.

— И харчей раздобыть не помешает, — вставил Васька Лис. — А то Игнат уже на мои уши косится и слюну пускает.

— Твоими ушами разве наешься?

— Бросай якорь, — распорядился сотник.