Но то, что началось как один уникальный опыт над предковой популяцией людей, стало рядом параллельных экспериментов, когда предковая популяция распространилась по всему миру. Эти независимые эволюционные пути неизбежно привели к различным человеческим популяциям, или расам, заселившим каждая свой континент.

Читатели, которые к настоящему моменту уже убеждены, что современная эволюция человека привела к возникновению рас, могут захотеть сразу перейти к следующей главе. Но для тех, кто по–прежнему пребывает в замешательстве, почему так много специалистов по общественным наукам и других ученых утверждают, что рас не существует, здесь представлен анализ некоторых из их аргументов.

Начнем с Джареда Даймонда, географа и автора книги «Ружья, микробы и сталь» (Guns, Germs, and Steel)15, цитата из которой приведена в начале этой главы: в ней идея рас сравнивается с верой в плоскую Землю. Его основной аргумент в пользу нереальности рас заключается в том, что есть множество «равно корректных процедур» для выделения человеческих рас, но поскольку нельзя все их совместить друг с другом, то они одинаково абсурдны. Одна такая процедура, предлагаемая Даймондом, помещает в одну расу итальянцев, греков и нигерийцев, а в другую — шведов и южноафриканское племя коса.

Его аргументация состоит в том, что члены первой группы являются носителями генов, обеспечивающих устойчивость к малярии, а члены второй группы — нет. Это такой же удачный критерий, как цвет кожи — обычный способ выделять расы, — говорит Даймонд, но, поскольку эти два метода приводят к противоречащим друг другу результатам, все расовые классификации для людей невозможны.

Первый недостаток такой аргументации — подразумеваемая идея, что людей обычно относят к какой–то расе на основании единственного критерия — цвета кожи. На самом деле цвет кожи широко варьирует в пределах каждого континента. В Европе он имеет разброс от светлокожих шведов до южных итальянцев с их оливковым оттенком кожи. Таким образом, цвет кожи — сомнительный признак расы. Людей относят к какой–либо расе не в силу одиночного признака, а комплекса критериев, в который входят цвет кожи и волос, а также форма глаз, носа и черепа. Нет необходимости в наличии всех этих критериев: у некоторых восточных азиатов, как отмечалось выше, отсутствует аллель EDAR, обусловливающий толстые волосяные стержни, однако они все равно остаются восточными азиатами.

Единственный критерий, который в качестве альтернативы предлагает Даймонд, — гены, обеспечивающие устойчивость к малярии, — не имеет эволюционного смысла. Малярия стала значимым заболеванием для человека лишь недавно, около 6000 лет назад, и тогда каждая раса независимо друг от друга приобрела защиту от нее. Итальянцы и греки устойчивы к малярии из–за мутаций, вызывающих также заболевание крови, называемое талассемией, а африканцы защищаются от малярии посредством другой мутации, вызывающей серповидно–клеточную анемию. Приобретение признака устойчивости к малярии вторично по отношению к расе, так что, очевидно, не является адекватным критерием классификации популяций. Долг ученого — прояснять, но аргументы Даймонда выглядят так, будто их цель — отвлечь и запутать.

Более серьезный и влиятельный довод, также призванный изгнать понятие расы из политического и научного словаря, выдвинут популяционным генетиком Ричардом Левонтином в 1972 г. Левонтин измерил параметры 17 белков, взятых у представителей разных рас, и вычислил стандартный показатель разнообразия, известный как индекс фиксации по Райту. Этот коэффициент предназначен для того, чтобы определить, какая доля разнообразия популяции относится к популяции в целом, а какая обусловлена различиями между конкретными субпопуляциями.

У Левонтина получился результат 6,3%, означающий, что из всех вариантов 17 белков, которые он рассматривал, только 6,3% относятся к различиям между расами и еще 8,3% — к этническим группам внутри рас. Эти два источника разнообразия в сумме дают 15%, а остальное приходится на долю внутреннего разнообразия самой популяции. «На 85% различия между отдельными людьми объясняются индивидуальным своеобразием человека внутри нации или племени, — заключил Левонтин и на этом основании сделал следующий вывод: — Человеческие расы и индивидуумы удивительно сходны друг с другом, и намного бо́льшая часть человеческого разнообразия приходится на различия между отдельными людьми».

Он развил эту тему так: «Классификация человеческих рас не имеет никакой общественной ценности и, безусловно, разрушительна для социальных и межчеловеческих отношений. Поскольку теперь понятно, что классификация рас не имеет также никакого генетического или таксономического значения, ее дальнейшее существование не может быть оправдано ничем [27].

Тезис Левонтина немедленно стал главным принципом генетики для тех, кто верит, будто отрицание существования рас является эффективным способом борьбы с расизмом. Он представлен и в широко цитируемой и влиятельной книге «Самый опасный миф человека: ложность расы» (Man’s Most Dangerous Myth: The Fallacy of Race), написанной антропологом Эшли Монтегю с целью убрать расу из политического и научного словаря. Утверждение Левонтина цитируется в начале «Положения о расе» Американской антропологической ассоциации и является краеугольным камнем отстаиваемой социологами идеи, что раса — социальный конструкт, а не биологическая реальность.

Но, несмотря на всю весомость, которую продолжают придавать аргументации Левонтина, она неверна. Ошибка кроется не в базовых данных. Многие другие исследования подтвердили, что примерно 85% человеческого разнообразия составляют различия между отдельными людьми, а 15% — различия между популяциями. Именно этого и можно ожидать, учитывая, что каждая раса унаследовала свой генетический пул от одной и той же предковой популяции, существовавшей в сравнительно недавнем прошлом.

Ошибочность утверждения Левонтина заключается в идее, будто различия между популяциями настолько малы, что ими можно пренебречь. На самом деле они весьма значительны. Выдающийся генетик Сьюэлл Райт говорил, что значения индекса фиксации от 5 до 15% указывают на «умеренную генетическую дифференциацию» и даже при 5% и меньше «дифференциацию ни в коем случае нельзя не принимать во внимание» [28]. По мнению Райта, если бы различия между популяциями в 10–15% наблюдались у любого другого вида, их бы следовало называть подвидами [29].

Почему же оценка Райта, что индекс фиксации, равный 15%, является значимым, более предпочтительна, чем утверждение Левонтина о том, что им можно пренебречь? Тому есть три причины: 1) Райт был одним из трех основателей популяционной генетики — научной дисциплины, занимающейся подобными темами; 2) Райт разработал индекс фиксации, названный его именем; 3) Райт, в отличие от Левонтина, не имел никаких политических интересов в данном вопросе.

У аргументации Левонтина есть и другие недостатки, в том числе неочевидная погрешность в статистических расчетах, получившая название «ошибка Левонтина» [30]. Она заключается в предположении, что генетические различия между популяциями никак не связаны дуг с другом; если же они связаны, то становятся намного более весомыми. Как писал генетик Э. Эдвардс, «бо́льшая часть информации об отличиях популяций друг от друга скрыта в корреляционной структуре таких данных». Иными словами, 15%-ное генетическое расхождение между расами — это не случайные помехи: в нем содержится информация о том, насколько теснее индивидуумы связаны с представителями своей расы, чем с людьми других рас. Эта информация была выявлена на основе описанных ранее в этой главе групповых анализов, в ходе которых люди распределяются по популяционным кластерам, соответствующим в своих высших значениях основным расам.