Но гауптвахта не такое уж несмываемое пятно на мундире солдата.

25

Эх, пехота, пехота, царица полей! Сколько за войну ты прошла пыльных дорог. Сколько протащилась по весенней и осенней распутице, когда ноги становятся пудовыми от налипшей грязи. Сколько раз ты утопала в снегах, когда тебе в лицо кидалась осатаневшая вьюга. Сколько навьючено на тебя, пехотинец, разного скарба. Тут и винтовка, и гранаты ручные и противотанковые, и двести патрон в «сидоре»[64]. Саперная лопатка. Стальная каска. И еще многое другое, что положено солдату в походе и на войне. И венчает все это скатка из шинели, как хомут на лошади.

С такой поклажей нужно в сутки пройти километров сорок или пятьдесят, а то и больше. А на привале должен вычистить оружие, стоять на посту и еще всякие дела, которые за тебя никто не сделает. Хорошо если на сон остается три-четыре часа.

Стоят тихие сентябрьские деньки бабьего лета. Еще днем по-летнему пригревало солнце, а ночами трава покрывалась сединой инея. В ночном мраке по дороге движется километровая гусеница – наш полк. Ни говора, ни громких звуков, только мерный шорох тысяч солдатских шагов. Иногда кто-нибудь заснет на ходу и натыкается на впереди идущего. Тихое крепкое словцо, и опять шуршащая тишина.

Полк идет, а на обочине дороги стоит мотоцикл с коляской, в которой сидит командир полка. Пока полк проходит, мотоцикл недвижим, и наш подполковник дремлет, опустив голову на грудь. Но вот проходит последний солдат, и механик трогает машину, догоняя голову колонны, и снова останавливается. И опять командир полка ждет прохождения последнего солдата и, пользуясь случаем, прикрывает глаза.

Когда придем на дневку, полковнику будет не до сна. Куча полковых дел, переговоры со штабом дивизии – не поспишь. Трудно на войне солдату, трудно офицеру… В такие часы люди думают: «Кончится война, эх, и посплю я минуточек шестьсот».

По команде «привал» мы все валимся на хрустящую от инея траву на обочине дороги и мгновенно засыпаем. На дороге остается только небольшая группа – штаб полка и разведчики, охраняющие знамя.

Десять минут покоя, и мы снова шагаем вперед.

Пехота, пехота, царица полей! Как ты только не износила свои ножки по это самое место. Сколько перепахано тобой земли за эту дьявольскую войну. В сотую часть вырытых тобой траншей, окопов и землянок можно было бы уложить всех и всяких нынешних фашистов, и осталось бы еще место для будущих.

Сколько крови и пота пролито тобой, пехота, на пути от Москвы до Победы. Кто не был в твоих рядах, пехота, тот не почувствовал твоего упорства, твоей безмерной преданности Родине. Пехота, пехота, царица полей! Ты навечно обессмертила себя.

Наконец к концу шестых суток[65] мы дошли до исходных позиций. Нас и немцев разделяла неширокая река Эмайыги.

В ночь перед наступлением наш взвод устанавливал дымовые шашки по берегу реки. С сорокакилограммовыми ящиками мы провозились всю ночь.

В темноте у невидимой реки постукивали топоры саперов, готовивших к утру переправу. Иногда проснувшийся фриц выстреливал ракету, и пока она достигала зенита, нужно было успеть упасть, чтобы не заметил нас противник. Порой дежурный немецкий пулеметчик прошивал темь трассирующими пулями, и пули, как красные жуки, бесшумно таяли в ночи. Периодически немецкая батарея выпускала десяток снарядов по нашему берегу. А наш передний край молчал, закутавшись в непроницаемый плащ ночной темноты и тишины. Это была предгрозовая тишина. Так жил фронт в ночные часы.

Когда на востоке чуть зазеленело небо, полк начал завтракать. А еще через час у нас в тылу громыхнуло орудие, и его угрожающий рык поддержали десятки орудий, а затем сотни стволов начали посылать свои смертельные гостинцы на другой берег фашистам. Через несколько минут установился такой непрерывный грохот, что даже громко кричать было бесполезно. Противоположный берег реки затянуло дымом и пылью, и в этой мрачной завесе вспыхивали все новые и новые багровые всполохи разрывов.

А мы в своем окопчике с Верхолатом, накрывшись плащ-палаткой, моментально заснули под грохочущую музыку бога войны. Нужно было пользоваться моментом. Иногда нас, сонных, подбрасывал близкий разрыв снаряда фрицев, но это был не наш снаряд. Свой снаряд ты не успеешь [услышать], как вместе с разрывом твоя душа улетит на небеса. Спала вся пехота.

Артиллерийское извержение закончилось громовым залпом наших «катюш». Мы сразу проснулись, и началась атака. Это был первый такой стремительный бой и бескровный. В полку был убит только один солдат. Без потерь была форсирована река, заняты первые траншеи немцев. Оказалось, в ночь перед нашим наступлением на участке нашего полка, пришло два батальона немцев с лопатами, чтобы крепить оборону. Они попали под огонь нашей артиллерии и остались там навсегда, перемешанные с землей. Наши войска стремительно продвигались вглубь эстонской земли. Отступая, противник пытался задержать продвижение советских войск. Фашисты взрывали мосты, оставляли заслоны смертников. Но ничто не могло задержать победное шествие наших дивизий. Эта операция, начавшаяся вблизи города Тарту, закончилась освобождением столицы Эстонии Таллинна и всей Эстонской Республики.

Во время передышки мы находились в районе города Кейла.

В декабре железная дорога перебросила нас в окрестности латвийского населенного пункта Кулдига. Там находилась в котле Курляндская группировка немцев в количестве 20 дивизий, отрезанных от Германии. Это все войска, что отступали от Ленинграда. Они упорно сопротивлялись нашим войскам. Приходилось вести с ними кровопролитные бои. Наступила весна 1945 года, а эта окруженная группировка остервенело отстаивала свои позиции.

Правда, и с нашей стороны участвовало ограниченное количество войск и техники. Люди, вооружение и боеприпасы были нужнее на решающих участках огромного фронта.

26

Наши зенитки располагались на лесистых холмах. И несмотря на то что снег уже сошел, в апреле нас заливало водой. Приходилось часто выкачивать воду из землянок. Больше половины апреля было хмурым. По небу ползли набухшие водяной сыростью облака, и сеял нудный дождь. Однажды наш самый старший по возрасту (ему было за пятьдесят) солдат Загорулько разворчался: «Это не погода, а сверхнахальство».

– Тогда ты не знаешь, что такое сверхнахальство, – заметил снайпер Касимов.

– А, по-твоему, что?

– Сверхнахальство – это когда тыловик лежит с женой фронтовика и ищет себя в списках награжденных.

Слышавшие этот разговор невесело посмеялись, но от этого погода не стала лучше. К тому же вытаявшие из-под снега фашисты отравляли лесные угодья зловонием.

В эти невеселые, кислые дни только прибытие почты вносило просветление, оживление. Полкового почтальона ожидали все и даже те, кто совсем не получал писем. Письма на фронте солдату самое желанное и бесценное. Это та ниточка, которая связывает его с далеким прошлым, с любимой женщиной, с детьми и родителями, если они у него есть и просто с друзьями и товарищами, с миром и тишиной.