Никто не сдвинулся с места. И Касатонова тоже стояла без движения, позволяя Убахтину самому принимать решение.

– Возьмите трубку, Екатерина Сергеевна, – наконец произнес он.

– Слушаю, – сказала Касатонова.

– Тетенька, – услышала она знакомый голос. – Ты напрасно с нами вот так... Мы же договаривались? Не надо бы так, тетенька, – даже с сожалением проговорил незнакомец. – Пустышку подсунула, ребенка обманула, костоломов полную квартиру наприглашала... А мы ведь предупреждали. Теперь разбирайся сама.

– С чем разбираться?

– Ну ты даешь, тетенька! – хмыкнул неизвестный.

Касатонова повертела трубку в воздухе как бы в растерянности и осторожно положила на аппарат.

– Кто? – спросил Убахтин, не выдержав молчания.

– Они.

– Чего хотят?

– Ничего. Выражают искреннее сожаление по поводу случившегося.

– Грозятся? – спросил Убахтин хмуро.

– Так чтобы очень, то нет, – Касатонова передернула плечами. – Но понять дают.

– Что дают понять? – с легким раздражением продолжал допытываться Убахтин.

– Намекают, что жизнь моя теперь немногого стоит.

– Другими словами, – начал было Убахтин, но замолчал, остановленный лучезарным взором Касатоновой. Она некоторое время действительно рассматривала его с непередаваемым своим изумлением и наконец сжалилась.

– Юрий Михайлович, – сказала она, – вы говорите – другими словами? Какие могут быть другие слова в моем положении? Мне такие неизвестны. Называют, кстати, они меня исключительно вежливо – тетенька. Вам доступна оскорбительность этого обращения?

– Не вижу здесь ничего такого, что могло бы...

– Напрасно. Тетенька – это, во-первых, уже не женщина. Во-вторых, это такая задрыга жизни, о которой в приличном обществе и упомянуть стыдно. А если уж говорить о жизни этого странного существа, то она не стоит и ломаного гроша. И если что с этой тетенькой и случится, то человечество должно только дух перевести с громадным облегчением – наконец-то!

– Преувеличиваете, Екатерина Сергеевна, – неуязвимо ответил Убахтин, привыкший на своей службе слышать и более суровые слова.

– Конечно! – подхватила Касатонова. – Как и каждый человек, я преувеличиваю все, что касается моей личной жизни. И приуменьшаю все, что никоим образом не касается. В Индии целый поезд утонул – а мне хоть бы хны! В Турции землетрясение – а я как курила сигаретку, так и продолжаю курить! В Америке два небо-скреба взорвали, а я? А я говорю – надо же, как жаль! И все. И больше ничего не говорю, потому что продолжаю с интересом смотреть похождения Коломбо.

– Кстати, Балмасов тоже любил эту передачу, – заметил Гордюхин, чтобы хоть как-то напомнить о своем присутствии.

– А вы знаете, чем это кончилось? – азартно подхватила Касатонова.

– Чем же это кончилось? – не понял Убахтин.

– Как чем? – Касатонова поворотила к Убахтину свой взор. – Труп в одной квартире, разгром в другой! И это еще не конец! Это только начало!

– Не надо преувеличивать, Екатерина Сергеевна, – повторил Убахтин неуязвимые свои слова – они хороши, между прочим, в любой обстановке и в любой компании. – Нам пора. Мы уходим. Не думаю, что они решатся снова сюда сунуться.

– Почему вы так решили? – спросил Алексей.

– А нет смысла. Пленка им уже не нужна.

– Почему?

– Она была им нужна до тех пор, пока лежала на дне сумочки Екатерины Сергеевны. Когда снимки были только у нее. Когда об этой пленке и об этих снимках знала только она. Теперь, когда они убедились, что все гораздо серьезнее... Пленка потеряла всякий смысл.

– Я тоже потеряла для них интерес? – спросила Касатонова с легкой обидой в голосе.

– Думаю, да, – безжалостно ответил Убахтин.

– Спасибо на добром слове.

– Но следствие интереса к вам не потеряло, – добавил Убахтин. – Даже наоборот. Наш интерес к вам возрос многократно.

– Надо же. – По тону Касатоновой чувствовалось, что ей все-таки приятны слова следователя.

– Надеюсь, в ближайшее время мы с вами обязательно увидимся, – Убахтин сделал в сторону Касатоновой еле заметный поклон.

– Сегодня вечером я, к сожалению, занята! – быстро ответила Касатонова, впадая в кураж.

– Вообще-то, я имел в виду завтрашнее утро.

– Ах, утро! – разочарованно протянула Касатонова.

Обстановка разрядилась, все поулыбались, и Убахтин удалился вместе со здоровенными парнями в черных масках, с черными автоматами и в грохочущих черных ботинках.

По своей привычке Касатонова вышла на балкон, еще раз убедилась, что гости благополучно добрались до земли, высыпали во двор, лязгая автоматами, погрузились в поджидавшую машину.

Убахтин поднял голову, пошарил глазами в пространстве, нашел нужный балкон и, увидев Касатонову, приветственно помахал рукой.

– До скорой встречи!

– Бог даст, свидимся, – ответила Касатонова и тоже помахала рукой. Потом она сделала в воздухе некое вращательное движение указательным пальцем, дескать, звоните в случае чего. Убахтин понял, покивал головой, тоже покрутил пальцем в воздухе. Это означало, что и Касатонова может звонить в любое время – когда почувствует опасность для своей жизни, когда посетит ее мысль ясная и неожиданная и вообще когда будет у нее телефонное настроение.

Тощий, суховатый Убахтин легко впрыгнул в кабину, расположился рядом с водителем. Дверца захлопнулась, машина резко рванулась с места и скрылась за углом.

* * *

Прошло совсем немного времени с тех пор, как Касатонову пригласили в качестве понятой в квартиру несчастного Балмасова и она впервые в своей жизни соприкоснулась с криминальными понятиями, с людьми, которые по этим понятиям живут и работают.

Несколько дней, не более того.

Но произошла странная вещь – вся прежняя жизнь Касатоновой как бы отдалилась, более того, обесцветилась, от нее не осталось ничего, кроме нескольких дат, да и те подернулись дымкой нереальности. Окончание школы, замужество, рождение Алешки, даже развод ей не запомнился. Был мужик и куда-то исчез, пропал, растворился в душном кухонном чаде.

А все, что произошло за последние несколько дней, с тех пор, как смущающийся Гордюхин позвонил в ее дверь ранним утром, все пылало красками, чувствами, волновало, тревожило и заставляло трепетать ее бедное сердце. Она прекрасно понимала, что это вовсе не оттого, что события происходят сейчас, вовсе нет, всколыхнулось что-то давно существующее, но пребывавшее в какой-то спячке.

Она как бы проснулась.

Ее изумленный взгляд вовсе не был деланым и притворным, Касатонова действительно удивлялась миру, в котором оказалась так неожиданно. Другие разговоры, другие законы поведения, другие люди. И все это вдруг оказалось не просто интересным, а как бы даже родным, истинным, к чему она всегда стремилась, но бессознательно, не догадываясь даже, где ее настоящее лицо, нутро, естество.