и из самих башкир поднялся такой высокий бей, — говорили мудрые старцы, — может, это и есть первый проблеск той зари, той светлой свободы, которой ждала земля башкир…»

Всю эту ходившую в народе пеструю молву, которую приносили ему доведчики — длинные уши, Богара собирал в душе, белое к белому отделял, черное к черному. И по всегдашней привычке не торопился, ждал. Понимая, что теперь он не средней руки старейшина и дом его, и обстановка, и челядь, и даже одежда должны быть другими, вместо прежней, поизносившейся уже, восьмикрылой юрты поставил новую, обставил и украсил заново, пол застелил дорогими коврами. Сам теперь ходит в зеленом чапане, на голове шапка из сверкающей черно-бурой лисы, на широком кушаке висит кинжал с серебряной рукоятью. Мало того — отобрал пятьдесят воинов, одел всех в одинаковую одежду и посадил на серых в яблоках резвых коней. С тех пор как он сел на бейство, никто из турэ, кроме Байгильде, еще не приезжал к нему. Наконец, на исходе месяца, потянулись один за другим: сначала усергены, следом тамьяны, тунгауры. Каждый турэ ехал в сопровождении аксакалов и с дорогим подарком: один вел яростного, рвущего копытом землю породистого скакуна, второй гнал пять-шесть дойных кобылиц, третий — стадо овец. О разной утвари, одеждах, коврах, оружии и говорить нечего — горами высились возле юрты бея.

Больше месяца тянулись торжества. Состязались на саблях, в стрельбе из лука, в борьбе, от больших конных скачек, которые пришлись на самый разгар празднества, гудела степь.

От надолго затянувшихся встреч и проводов, от хлопот с гостями Богара порядком приустал. Чуть выпадет возможность, он запирался в своей большой юрте. Тысячи мыслей в голове. Как взяться за дело? С чего начать? Как сделать так, чтобы и своей пользой не поступиться, и Орду зазря не дразнить? Ведь отныне ясак ли, подать ли, войсковой ли набор — ногаи все будут требовать с него.

Только уехали последние гости, как опять со своими головорезами заявился Байгильде. С тех пор как Богару возвели на бейство, он уже крепко утоптал дорогу между двумя кочевьями. Ввалится в юрту, зыркнет завистливо на бея, который возлежит, подоткнув под локоть подушки в шелковой наволочке, на ковре, постеленном поверх нескольких слоев войлока, и начинает уму-разуму учить: «Вот она, жизнь-то! Тоже нелегкое дело — беем сидеть. Однако ты, сват, на верных друзей полагайся, таких, как я. Один далеко не уйдешь, спотыкнешься». Неймется ему, боится, что от жирного мосла, который достался свату, ему куснуть не удастся. И все намеками на свойство свое с ногаями донимает: «От нас не отбивайся. Сам знаешь, кто отбился — в берлогу провалился, медведь его съел».

А Богара сколько бы ни радовался своему высокому чину, глаз от дороги не отрывал. По его подсчетам, побывали турэ всех родов, из всех племен, что были теперь под его рукой. Даже бурзянцы не слишком долго заставили ждать. Мурат, известный своей скаредностью турэ из усергенского рода Старшего Волка, и тот, чествуя бея, поднес ему двух дойных кобылиц.

Один только Юлыш не спешил явиться с поклоном.

Все племя усергенов живет по словам и воле Юлыша, на всем лежит его рука. Ни один род ничего не может сделать через его голову. Если и приехали сейчас, чествовали его, то сделали это, как и бурзяны, лишь ради обычая, и еще не значит, будто сегодня же готовы плясать под кубыз бея. Вероятно, и Мурат, и остальные усергены в путь тронулись только с согласия Юлыша, это по обычаю-приличию. А вот самого-то нет.

Все лето — один вздох. С гостями, со всеми празднествами Богара и не замечал, как летит время. Уже выпал первый снег, установилась погода, и к ним прибыл баскак. Вот тогда и понял Богара подлый замысел Орды. Баскак повелел Богаре во всех пяти вверенных ему башкирских коленах, в каждом роду и кочевье, переписать население, причем у всех мужчин указывать возраст, наказал быстрее собрать ясак, с чем и уехал. Еще и след его не остыл, прибыл битикчи — чиновник, занимавшийся в тумени счетными делами, и с ним двадцать его человек. Пока эта саранча три дня в большой юрте Богары пожирала все, что подадут, бей разослал по всем землям верных гонцов, предупредил, с каким делом приехал счетчик, и наказал всем подвластным ему турэ задержки или препятствий в счетном деле не чинить. И еще передать велел: пусть, дескать, там на ходу не спят, а когда ходят, полы подбирают. Намек ясен. Те, у кого есть хоть малое соображение, позаботятся, чтобы их людей в ордынские бумаги, попало как можно меньше.

Под охраной сарышских джигитов счетчики один за другим разъехались по разным землям. Бей посмотрел каждому вслед, усмехнулся исподтишка и погладил короткую, тщательно подстриженную бороду.

Разумеется, отправил он гонца и к Юлышу. Видать, своевременное предупреждение было оценено по достоинству, и старая обида наконец пригасла, гордый турэ Голубого Волка повернул коня к кочевью бея.

Торжествуя, но затаив свою радость поглубже, бей вышел навстречу гостю, который был на десять лет моложе его, взял из его рук повод коня. «Вот так-то, браток, жизнь все на свое место ставит. Плюнь против ветра, а там увидишь…» — подумал он. Но ликовать было еще рано. Бей это понял скоро.

Первое, что он заметил, — Юлыш приехал без всяких подарков. Такой поступок богатого, известного своей щедростью турэ конечно же царапнул самолюбие Богары. Он-то думал, что бею, чином-достоинством его повыше, Юлыш выкажет свое почтение. А гость хоть бы ради приличия улыбнулся — нет, процедил сквозь зубы два слова поздравления, обнял коротко и заговорил о погоде. Словно каждую неделю встречался с беем. А ведь четыре года прошло, как он последний раз приезжал сюда, еще перед той проклятой барантой. Выходит, прячет что-то за пазухой усергенский турэ, уж не острый ли нож?

Богара, подавив раздражение, продолжал следить за долгожданным гостем. Большой, высокий, широкоплечий, Юлыш стал еще величественней, еще степенней. В самом расцвете сил, в самом что ни на есть львином возрасте мужчина. Острый, смелый взгляд пронзает собеседника, доходит до самого сердца.

Богара, любуясь им, даже про обиду забыл.

— Аб-ба, не сглазить бы, Юлыш-турэ, я уж подумал, не Урал-батыр ли проснулся, из чрева гор вышел, — в восхищении сказал он. — Проходи, брат, добро пожаловать. — И широким жестом пригласил в белую юрту.

Как бы ни тщился Богара держаться чинно и степенно, как положено вельможному бею, но перед Юлышем надменность его сразу привяла. И даже слова