Старший помощник много пил и, когда напивался, становился особенно жестоким. Придирался ко всем и ко всему. Однажды пытался ударить матроса, но спокойный голос боцмана отрезвил его:

— Чиф, не советую лезть с кулаками. Может кончиться плохо…

— Но нельзя же работать такими дырявыми руками, — проворчал Иенсен, но драться больше не пробовал. Сразу все понял…

Он имел две странности, о которых знала команда. Иенсен любил кур. На корме стояли клетки, где жили самые породистые птицы. Он покупал их во всех странах, куда заходил пароход. Сам кормил, ухаживал и, когда никого не было вблизи, ласково разговаривал с ними, называл по именам. Среди кур у него были фаворитки.

Не менее сильно он ненавидел негров. Не было еще случая при стоянке в порту, чтобы пьяный Иенсен не оскорбил или не ударил негра. Каких только эпитетов не находилось у него для них!

Единственного негра на «Анни Мёрск», матроса по имени Джакоб, он совершенно терроризировал. Джакоб, не в пример своим обычно рослым и сильным соотечественникам, был маленьким, худым человеком. Матросское дело он знал отлично, и боцман Олафсен поручал ему самые ответственные работы, но зато Иенсен его терпеть не мог. Даже удивительно было, почему у старпома такая ненависть к неграм.

Правда, как-то третий штурман под секретом рассказал, что в молодости, когда Иенсен выступал на ринге в любительских соревнованиях, какой-то негр победил его и богатая невеста отказала штурману. Не будет же она жить с человеком, которого побил черный! Вот с тех пор якобы появилась эта ненависть. Никак он не может простить своего поражения и мстит. Может быть, версия не соответствовала действительности, Даниельсен любил пофантазировать, но факт оставался фактом.

Эта «особенность» старпома часто служила причиной всяких неприятностей, жалоб, штрафов, вмешательства полиции, наказания за нарушение общественной тишины и порядка. Но Иенсена это не останавливало. Достаточно было ему вылить, как он начинал драки с неграми. Сами негры редко давали ему отпор. Знали, что всегда окажутся виноватыми. Лучше уж не связываться и уйти. Не то, чего доброго, угодишь в тюрьму за избиение белого.

Джакоб тоже всегда отмалчивался, когда Иенсен начинал придираться к нему. Отвечал одной фразой:

— Хорошо, чиф.

Он, пожалуй, больше всех остальных матросов боялся потерять место. Когда Иенсен бывал в дурном настроении, а это случалось часто, он обязательно отыскивал работающего Джакоба и начинал «добрый» разговор:

— Ну, ты, дохлятина, долго еще будешь торчать здесь? Ехал бы к себе в Африку или откуда ты есть? В Америку. Может быть, угодил бы в петлю. Хороший парень был этот Линч, знал, что вам нужно! — хохотал Иенсен. — Работай, работай. Я пошутил. Ты прекрасный парень, Джакоб. — И, повернувшись спиной к побледневшему негру, шел дальше. Почему он не рассчитал Джакоба, держал его на пароходе? Наверно, потому, что негр был лучшим матросом на «Анни Мёрск», ну и, может быть, для собственного развлечения. Есть, на ком безнаказанно выместить раздражение, когда голова раскалывается с похмелья.

Алексей подружился с напарником по вахте, норвежцем Сигурдом Бьёрном. Сиг, как все звали матроса, был одного возраста с Алексеем и даже чем-то походил на него. Высокий, сильный, светловолосый. Бьёрн не пил. Это, вероятно, и послужило первопричиной их дружбы. Норвежец копил деньги. Упорно, фунт за фунтом. В Аалезунде, шхерном норвежском городке, у него осталась невеста. Она ждала его уже два года. Ему надо было собрать на маленький домик и моторную лодку. Тогда он бросит плавать и заживет со своей Сольвейг — так Сиг называл невесту за ее белокурые волосы.

Алексей и Бьёрн ходили на берег вместе, бродили по улицам, ездили купаться на пляж, в Генуе посетили знаменитое кладбище Кампо Санто. Остальная команда, за малым исключением, проводила время так же, как и моряки с «Бируты». Пили, устраивали потасовки в тавернах, ходили в публичные дома.

Алексея удивляли ограниченность людей, отсутствие всяких интересов, кроме выпивки и драки. Он с горечью думал о том, что не они виноваты в этом, а все та же проклятая система. Тот, что стоял наверху, имел многое, тот, кто гнул спину, не имел и сотой доли. В мире ничего не изменилось.

Как-то он спросил Бьёрна, когда они бродили по узким уличкам Генуи:

— Ну, вот ты купишь свой домик, лодку, женишься на Сольвейг… Будешь счастлив?

— Буду. Чего мне еще надо?

— А как же эти бедняки, которых мы сегодня встречали? Пусть так и пропадают?

Норвежец смутился:

— При чем они здесь? Каждый человек, если он не пьет и не гуляет, может скопить деньги и стать хозяином…

— Ты так думаешь?

— Я уверен.

— А я нет. Ты не станешь хозяином, Сиг. Придешь с моря и отдашь весь улов за ту цену, что тебе предложит перекупщик. Не отдашь? Тогда у тебя сгниет рыба. Цены назначают они.

— Так что ж, по-твоему, не надо копить деньги на дом и лодку, не надо стараться стать самостоятельным? Все пропивать, как это делает Шмидт?

— Нет, конечно. Я только говорю, что для труженика это не выход из положения.

— Что же ты предлагаешь? Где он выход?

— Надо, чтобы у власти стояли те, кто работает.

Бьёрн присвистнул:

— Это невозможно. Кто нас туда пустит?

— Возможно.

Алексей, насколько позволяло ему знание языка, старался рассказать норвежцу про забастовки, демонстрации, про ту самоотверженную борьбу, которую ведут русские рабочие. Но тот только недоверчиво и смущенно улыбался. Таким фантастическим казалось Сигу все, что он слышал. Он привык к повиновению, и его мечты дальше домика и лодки не шли.

В Кротоне ожидалась длительная стоянка и ремонт. Все слухи и новости из «средней надстройки», где жили офицеры, каким-то непонятным образом немедленно становились известны в кубриках. «Беспроволочный телеграф» работал безотказно. Незадолго до прихода в порт узнали, что старпом Иенсен вызвал из Копенгагена взрослую дочь. Новость горячо обсуждали все.

Молодая девушка будет жить на судне, рядом с ними! Какая она? Как выглядит? Какой у нее характер? Можно ли поухаживать? Как на это посмотрит Иенсен?

— Наверное, она такая же стерва, как и ее отец. Яблочко от яблони недалеко падает, — сплюнув на палубу, проговорил кочегар Фридрихсен, когда моряки собрались на полубаке покурить. В кубриках стало очень душно. Целый день палило солнце, а ночь не приносила облегчения. Судно только что прошло Мессинский пролив, и с берега еще доносились ароматы цветов и апельсинов.

— Не будь она дочерью нашего чифа, я бы за ней приударил… — хохотнул подшкипер и сказал непристойность. Моряки засмеялись.

— Вылетишь