До этого он хотел отмолчаться или отделаться каким-нибудь неопределенным словом. Туманным. А тут не отделаешься, иначе сочтут виновным.

– Почему я!.. Мне вообще не приходилось еще высказываться. Слишком мало увидено и услышано.

– Значит, дорогой шарфюрер, вы молчали?

– Конечно.

– Даже у штурмбаннфюрера?

«Знает. Все знает. Из гестапо сведения просочились на Ноенбургерштрасое. Или просто эта дама связана с политической полицией. Вот почему она едет с ним в машине, почему сидит рядом».

Рука спутницы все еще лежала на спинке сидения, а ладонь мягко давила плечо. Прижимала пуговицу погона. Он терпел, именно терпел это прикосновение. Никакого удовольствия Саид не испытывал – только тягость. Тягость, напоминавшую о чужой силе, чужом праве распоряжаться им. Умелой рукой, опытной в таких случаях, она имитировала чувство. Женскую нежность и даже взволнованность.

– Штурмбаннфюреру вы сказали, а мне не решаетесь… Или забыли?..

Она убрала руку, неторопливо, словно нехотя, стала поправлять прическу. Утопила пальцы в своих пышных светло-оранжевых волосах. Теперь локоть касался Саида.

– Говорят, что один из недавно прибывших туркестанцев навестил Чокаева в день его смерти.

«Неужели меня кто-то видел в госпитале? – вздрогнул Исламбек. – Кажется, в вестибюле было пусто. И в парке тоже. Когда вышла сестра с посетителем, мужчиной в серой шляпе, он, Саид, сидел на скамейке за деревом. Они не заметили его. Потом сестра вернулась одна. Поднялась на крыльцо. Закрыла за собой дверь. С минуту провожала взглядом мужчину – дверь была стеклянная. Саиду показалось, что она запоминала посетителей».

– Возможно, все работники комитета беспокоились о здоровье господина Чокаева и навещали его.

– В тот день?

– Кажется, и в тот день.

– Похвальное внимание… – Спутница откинула голову на спинку сидения и рассмеялась. Улыбалась она постоянно, это было естественным ее состоянием, а смех вспыхивал лишь в особых случаях – когда фрау волновалась. Сейчас пришло волнение: – Кто же был так заботлив в тот день?

Она ждала прямого ответа. Теперь Саид не мог отделаться ни молчанием, ни общей фразой. Только конкретность требовала его спутница.

– Боюсь ошибиться, – снова уклонился Саид. – Точный ответ может дать лишь человек, видевший этого туркестанца.

– Кто он?

– Служитель госпиталя…

Спутница Исламбека подсказала:

– Сестра Блюмберг?

– Простите, я не знаю, но какую-то сестру… люди действительно упоминали.

Ладонь снова оказалась на плече Саида. Снова поползли пальцы по погону. Добрались до шеи и выше, к пилотке. Стали гладить его волосы. Задумчиво, нежно. Смущение все-таки коснулось Исламбека. Он зарделся.

– Милый шарфюрер… – почти у самого лица Саяда прозвучал шепот. – Неужели вам не хотелось бы одеть погоны гауптманна?

– Я не могу думать об этом.

– Вы уже говорили, приятная скромность… Но ведь Хаит думает… Подумайте и вы…

«Опель» резко затормозил, и Исламбек качнулся. Рука спутницы придержала его плечо и, кажется, чуть-чуть склонила влево. Он мог бы коснуться щекой ее лица. Но на каком-то расстоянии застыл. Она расхохоталась. Ей показалась забавной такая случайность. И, чтобы не дать событию пройти незамеченным, покачала осуждающе головой. Шутливо, конечно.

– Шонгаузераллей, 57? – сухо спросил, вернее, утвердил, шофер и глянул для уточнения на серый высокий дом.

Спутница тоже глянула.

– Боже, как давно я не была здесь…

Исламбек вышел из «опеля» и помог выбраться фрау.

– Подождите, – бросила она водителю, – я поеду обратно.

Они вошли в подъезд. Старый, полутемный, облупившийся по стенам подъезд. Необходимо было подняться на четвертый этаж. Спутница оперлась на руку Саида.

– Как трудно возвращаться к прошлому, – произнесла она раздумчиво. – И не хочется…

На первой лестничной площадке она неожиданно повеселела:

– Это символические ступени… Для меня… Между прочим, на днях туркестанцы будут чествовать своего первого президента.

Она остановилась. Чтобы передохнуть. Нет, дала возможность Исламбеку осмыслить сказанное ею. Понять. И, может, оценить.

Саид промолчал.

Ему надо было немедленно увидеть Ольшера. Немедленно. С первого же почтового пункта он позвонил в управление СС переводчице Надие. Она выслушала его и выразила сочувствие… И только! Капитана не было в управлении.

– Повторите звонок через два часа.

Через два часа капитана снова не оказалось.

Саид вызывал переводчицу каждые пятнадцать минут до окончания ее дежурства. Безуспешно. Потом в приемную села ее заместительница и тоже отвечала: «Нет, нет!» Вечером: «Гауптштурмфюрер занят». Еще – занят. И еще – занят. Наконец: «Капитан уехал».

Утром он снова позвонил Ольшеру, но было уже поздно. Так сказал сам гауптштурмфюрер, приняв Ислам-бека. Почему поздно, не объяснил. Впрочем, Саид догадывался. Чувствовал, во всяком случае, что может опоздать, и торопился. Торопился вчера, еще во время беседы с Рут Хенкель, – он узнал это имя позже, в квартире ее отца, старика Пауля, – торопился, расставшись с ней. Все время спешил. И не успел.

Ему казалось: самое главное – фамилия сестры Блюмберг. Почему-то в сестре этой, в маленьком событии, связанном с ней, таилось важное. Неизвестно что, но важное. Ведь не случайно гестапо заинтересовалось «убийством» Чокаева. А тут улика. Свое появление в госпитале Саид скрыл. Скрыл от всех. Даже от Ольшера. А сестра – это свидетель. Свидетель официальный.

Саид ждал, что капитан начнет «копаться» в его сообщении. Уточнять. Но Ольшер лишь спросил: «Фрау Хенкель знает фамилию сестры? Сама назвала ее?» Совсем другое интересовало капитана. Хвастливая фраза Рут о президенте. Вот что. Он встревожился, если вообще может встревожиться человек, сохраняющий спокойствие и выдержку как форму существования. Широкий ободок очков, скрывавший маленькие глаза капитана – они сидели где-то в глубине, под бровями, – не давал возможности Саиду увидеть, что происходит с Ольшером. Лицо ничего не выражало. И весь он казался собранным, ровным. Но там, там, за очками, горел тревожный огонек. Иначе Ольшер не взял бы торопливо трубку и не позвонил куда-то.

Он намеревался говорить о деле, но вспомнил о шар-фюрере, сидевшем в кабинете, и ограничился коротким предупреждением:

– Барон? Я буду у вас через пятнадцать минут.

Позвал секретаря. Приказал строго:

– Машину! Немедленно.

Прощаясь с Исламбеком, произнес с чувством:

– Благодарю вас, господин шарфюрер.