В охоте на человека никогда и ни один полицейский не сможет определить, где она начинается, какова ее кульминация и, тем более, каким будет ее финал. Никто, кроме Гэри Сонеджи, не мог сказать, чем все это закончится, куда это все приведет, с его первых шагов, сделанных на Юнион Стейшн.

Лишь сам Сонеджи обладал всей полнотой информации и власти. Он снова становился знаменитым. Он действительно стал что-то значить. Через каждые десять минут ему посвящались специальные выпуски новостей.

То, что они показывали его фотографии, не имело ровно никакого значения. Никто не знал, как он выглядит сегодня, на кого был похож вчера и в каком обличье предстанет завтра. Не может же полиция арестовывать в Нью-Йорке всех подряд, верно?

Он покинул жилище ныне покойной Джин Саммерхил около полудня. Да, эта миловидная дама определенно потеряла из-за него голову. Ну, совсем как Мисси в Уилмингтоне. Найдя ключи Джин, Гэри аккуратно запер за собой дверь. Он двинулся на запад от 73-й улицы, дошел до 5-й и повернул на юг. Поезд возвращался на свой путь.

Гэри купил черный кофе в картонном стаканчике, на стенках которого были изображены греческие боги. Кофе, как и следовало ожидать, оказался типичными нью-йоркскими помоями, но он продолжал стоически прихлебывать его. Как же ему хотелось устроить еще одну бойню! Прямо здесь, на Пятой авеню. Сейчас. Он представил себе картины резни, после которой и Си-би-эс, и Эй-би-си, и Си-эн-эн, и Фоке отдадут ему прямой эфир.

Кстати, о новостях: утром по телевизору показали Алекса Кросса. Он и нью-йоркская полиция арестовали Шарифа Томаса. Ну что ж, мои поздравления. Браво! По крайней мере, отрадно видеть, что они научились следовать инструкциям Гэри.

Проходя мимо или ступая рядом с самодовольными, хорошо одетыми ньюйоркцами, Сонеджи с удовольствием размышлял о том, насколько же он умен, насколько превосходит каждого из этих надутых ослов. Если бы хоть один из этих сопливых ублюдков мог на секунду заглянуть в мысли Гэри, он осознал бы собственное ничтожество.

Но никому этого не было дано.

Никому не известны ни начало, ни середина, ни конец.

Сонеджи снова начинал злиться, постепенно утрачивая над собой контроль. Гэри чувствовал, как плещутся волны ярости, вздымающиеся в нем, когда он шел по переполненным людьми улицам. Перед глазами начинал расстилаться туман, а во рту появился горький привкус желчи.

Он швырнул почти полный стаканчик дымящейся бурды прямо в проходящего мимо джентльмена и засмеялся, увидев обескураженное лицо последнего. Гэри чуть не взвыл от восторга, наблюдая, как бурая жижа стекает с гордого орлиного носа и волевого квадратного подбородка ньюйоркца. Отвратительный кофе безнадежно испортил дорогие рубашку и галстук.

Гэри Сонеджи мог позволить себе делать все, что заблагорассудится, и именно так он почти всегда поступал.

Смотрите же!

В семь часов вечера я снова пришел на Пенн Стейшн. В субботу здесь было поспокойнее – не такая оголтелая толпа пассажиров, как обычно. В моей голове всплывали убийства, совершенные на Юнион Стейшн в Вашингтоне и здесь. Темные тоннели подъездных путей, как видно, символизировали для Сонеджи мрачный подвал и его истерзанное детство. Эту часть его фантастической мозаики я уже сложил. Когда Гэри выходил из подземелья, он взрывался на весь мир неукротимой яростью…

В этот момент я увидел Кристину, поднимающуюся по лестнице от платформы.

Несмотря на место, где происходила наша встреча, я заранее начал улыбаться. Я ухмылялся и переминался с ноги на ногу, можно сказать, я пританцовывал от нетерпения. Меня переполняли чувство легкости, ощущения счастья, возбуждения и желания, которых я не испытывал так долго. Она действительно приехала.

Кристина несла небольшую черную сумку с трафаретом «Школа Соджорнер Трут», одним словом, путешествовала налегке. Она смотрелась еще более красивой, гордой и желанной, если такое вообще можно представить. Белое платье с короткими рукавами, расшитое у ворота стразами, и ее традиционные туфли-лодочки на низком каблуке добавляли ей еще больше очарования. Я обратил внимание на то, как прохожие смотрят на нее, как провожают взглядами, к чему, впрочем, я уже привык.

Мы поцеловались в уголке, стараясь, чтобы нас никто не заметил. Мы прижались друг к другу, я почувствовал тепло ее тела и услышал, как ее сумка мягко упала у наших ног.

Я буквально утонул в ее карих глазах, сначала смотревших на меня вопросительно, а потом ставших такими ласковыми и мягкими:

– Я боялась, что ты меня не встретишь. Мне не давала покоя мысль: а вдруг тебя опять срочно куда-нибудь вызовут, а я так и буду одиноко стоять здесь, на Пенн Стейшн.

– Ни за что и никогда я не допустил бы этого. Как же я рад, что ты со мной!

Мы снова поцеловались и на этот раз прижались друг к другу еще теснее. Я не мог оторваться от губ Кристины, не желал выпускать ее из объятий. Так хотелось увезти ее туда, где мы могли бы остаться наедине. Мое тело готово было забиться в конвульсиях, и я даже не понимал, хорошо это или плохо.

– Я хотела было отказаться, – усмехнулась Кристина, – но поняла, что не могу долго оставаться без тебя. Меня всегда немного пугал Нью-Йорк, и, тем не менее, вот она я.

– Мы прекрасно проведем с тобой время. Вот увидишь.

– Обещаешь? Это действительно будет незабываемо? – поддразнила она меня.

– Абсолютно незабываемо.

Я прижал ее к себе еще плотнее и никак не мог заставить свои руки разжаться.

Начало «незабываемого» времени выглядело следующим образом. Представьте себе «Радужный зал» в половине девятого вечера в субботу. Мы с Кристиной, почти вальсируя, выходим рука об руку из сверкающего лифта. И тут же мы словно окунаемся в другую эпоху, в иной жизненный стиль и, может быть, даже в Другой мир. Роскошный транспарант, серебром по Арному, приглашает: «Вступите в Радужный зал, проникнитесь атмосферой музыки Эм-джи-эм». Все вокруг искрится бликами крошечных хрустальных софитов. Нечто среднее между вершиной и абсолютным совершенством.

– Я не уверена, что стиль моей одежды соответствует музыке Эм-джи-эм, но меня это не слишком беспокоит. Идея все равно замечательная, – щебетала Кристина, пока мы проходили мимо снующих официантов, распорядителей и прочей обслуги, одетой вызывающе. Нас проводили к столику неподалеку от танцевальной площадки, перед нами открывался шикарный вид на вечерний город. Субботним вечером зал был заполнен до отказа: и столики, и танцплощадка.

Кристина была одета в простое узкое черное платье, подчеркивающее фигуру. Единственным украшением служил все тот же кулон, сделанный ею из старинной броши. Тот самый, в котором она появилась в «Кинкейде». Брошь принадлежала еще ее бабушке. Зная, что мой рост превышает шесть футов, она не побоялась сменить свои удобные «лодочки» на туфли с высоким каблуком. Раньше я как-то не обращал на это внимания. Теперь я понял, насколько приятно находиться рядом с женщиной почти одного с тобой роста.