Ты снял мою корону, Истомин. Но в этом я признаюсь только на смертном одре, шепотом, на последнем вдохе и не тебе. Не дождешься такого счастья.

Совсем невесело усмехнулась, глядя на себя в зеркале. Поймала взгляд Кайлы в отражении и поняла, что не важно то, что мы говорим на разных языках, мы из разных стран, на разных стартах и положениях – она прекрасно знает этот мой взгляд. Наречие, на котором говорят внутренние стремления и им совершено плевать на условности, наречие это понимается в любых обстоятельствах, ощущается под кожей, дарует чувство сродства, когда ты осознаешь, кого видишь перед собой. Беда лишь в том, что мой предел – только доползти и то не близко. Но я всегда считала, что лучше быть последней среди первых, чем первой среди последних…

Настояла, что оплачу. Кайла сопротивлялась вяло, после взгляда в зеркале и нашего интуитивного понимания, особенно вяло и недолго. Ей позвонил Истомин, уточнил, закончился ли шопинг, заплатила ли я (!) и позвал нас обед.

Встретились в уютном пабе недалеко от центра. Они обнялись как давние друзья.

Сел рядом со мной, положив на мой стул руку. И снова чувство робости внутри, как тогда, когда я впервые увидела, на что он способен, а теперь чувство выраженнее… Он с живым интересом расспрашивал Кайлу о двух ее детях, о супруге, с которым тоже был знаком, о бизнесе, о том, что она планирует еще. Отвечал так же, как она – в общих чертах, очень добродушно, развернуто. Поговорили о знакомых, как у кого двигаются дела, кто с кем недавно виделся. Я едва не поперхнулась чаем, потому что говорили они в подробностях, не интимных, разумеется, а тех, кто чем занимался и где и как преуспел. Хватит! Я же сейчас пойду повешусь в туалете от осознания своей ущербности, немедленно прекратите, блять!

Кайла посмотрела на меня, тепло улыбнулась и сказала, что я выбрала наряд, которому крайне необходимо хорошее колье, в действительности очень хорошее и чтобы Яр… ну, в общем, если сократить ее тонкие, витиеватые, тактичные намеки, то не жмотничал. Истомин рассмеялся и покивал, придвигая меня вместе со стулом к себе и говоря, что он не запрещал мне тратиться, просто я очень экономная. Угум. То есть те баснословные суммы, на которые можно купить неплохой автомобиль, это экономно? И смех и грех. И смех со слезами на глазах.

Тепло попрощавшись с Кайлой, пошли вниз по улице, к указанному ей ювелирному магазину. Мне было неловко, потому что меня одновременно пугал и восхищал этот инопришеленец, говорящий какую-то полукриминальную херотень по телефону. Причем в своем стиле – с иронией и восхитительно тонким троллингом собеседника.

Когда дошли до ювелирного Яр уже завершил свои разговоры и даже по-джентельменски распахнул мне дверь.

Очень неожиданно, но именно в ювелирном у меня внезапно проснулась совесть, потому что меня привлек кулон на недлинной цепочке. Фантастически красивый, очень элегантный, идеально подходящий к выбранному наряду. И пиздец какой дорогой.

С трудом подавляла боль от штыков совести, бурчащей, что охуевание это хорошо, но хуеть до определенного предела, это еще лучше.

Истомин с отчетливым удовольствием следил за моей мимикой (почти не выдающей болезненности от атак никак не желающей сходить на хуй совести), взглядом, упрямо не поднимаемым на него и с неохотой косящийся на более скромный ранее примеренный вариант. Скромный и по эстетству и по цене. Совесть все-таки пошла по указанному адресу, и я с тщательно культивируемой решительностью посмотрела в серо-зеленые ироничные глаза.

– Ты что? Такая цена! Мне теперь в двойную смену выходить? – говорил таким тоном, что женщина, не знающая русского языка, сочла за светский и вежливо мне улыбнулась, укладывая украшение в деревянную коробку и пихая туда документы. А он продолжал, – и на что мы жрать и жить теперь будем, ты подумала? Придется кредиты брать и еще одну работу искать, потом я не справлюсь с депрессией и выплатами, пойду застрелюсь, оставив кредит тебе, как эгоистичному созаемщику, ты сдашь наших голодных детей в детдом, продашь этот ошейник и сопьешься в горе, тоске и одиночестве. – Прикладывая телефон к терминалу, – такова цена твоего необдуманного порыва. – Пока проходила оплата, потянулся и взял пару конфет из вазочки на прилавке кивнув улыбнувшейся продавцу передающей мне пакет. – Все, пошли в банк, оформлять кредит.

– Пошли, – кивнула я, тщательно скрывая восторг глядя на иронично улыбнувшегося его и выходя вслед за ним. – А когда ты застрелишься?

– Пока времени нет на это. – С досадой покачал головой, открывая мне дверь и пропуская вперед. – Придется тебе потерпеть. – Впихнул мне конфеты с деланной заботой, – на. А то теперь не на что еду покупать.

– Это хорошо. – Вскрывая фольгу, серьезно покивала я, направляясь вверх по улице где возле паба был ожидающий нас автомобиль. – В смысле, хорошо, что не скоро застрелишься, значит, красные дни моего календаря успеют кончиться. Я слышала, как за дорогие подарки надо благодарить, так что не переживай, девственником не умрешь, – фыркнула, закидывая в рот подушечку и, раскусив, поморщилась, – фу, мятная…

Истомин резко толкнул меня к стене магазина и оперся об нее рукой над моим плечом. Я, оцепенев, смотрела, как в его глазах отражаются соблазнительными переливыми желание обладать прямо здесь и сейчас, всполохами удовольствие, тенями жажда, вспышками непереносимый голод, уже на грани контроля. Вызывающий то же самое.

– Но не сегодня же благодарить, ведь все еще рдеют знамена над родин... – не смогла закончить. Он не дал.

Губы в губы и шумный воскресного центра Лондона перестал существовать. Пал в грохоте крови в ушах, в набате сердца, в жаре губ и напоре его языка. В стягивающем внутренности чувство колкого онемения, пламенем оседающим вниз живота.

Отстранился. Рука по стене ниже, кистью давит на мое плечо, а я не могу отвести взгляда от его лица, потому что…

Его губы влажные, полуулыбаются очень расслабленно. Слегка раскрыл их, и кончик его языка с моей разломанной конфетой, коснулся ровной линии верхних зубов. Уголки губ приподнялись, улыбка шире и его язык сокрушающе медленно назад, по нижней губе, которую мгновение спустя он прикусил. Если существует в этом мире что-то безусловно сексуальное, то оно сейчас не видело Истомина…

А я видела. И мне от этого так хорошо, что физически больно, потому что возбуждение достигло пика, прорываясь не только в стандартных для тела реакциях, но и в том, что в мыслях долбило только одно «можно отблагодарить за брюлики сейчас? Прямо сейчас? Мне очень надо!». И Истомин наверняка решил меня добить, когда медленно склонился вперед, к уху и низким, хриплым шепотом произнес:

– Настоящие пираты не боятся кровавых морей.

Мой смех был какой-то стонающий. Он удовлетворенно улыбался, снова отстраняясь, но я перехватила его за воротник и рывком придвинула к себе, собираясь впиться в его губы. Едва не взвыла, когда он успел повернуть голову и сплюнуть конфету в ладонь.

На этот раз было сильнее и намного, очень намного короче. Потому что молнией прошило от того понимания, что сколько бы я не брала, и какой бы не была жадной целуя его, у него эта алчность гораздо сильнее моей и абсолютно идентичная проблема – невозможность насытиться.