Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это — цель. Но каковы средства?
Увы, как только Гус начинал думать о доступных ему средствах, он снова чувствовал себя тем самым, нищим студентом, хлебавшим гороховую похлебку ложкой из хлебного мякиша.
Потому что самым естественным и логичным шагом было бы сообщить о книге епископу Збынеку и потребовать расследования — но как раз это и было невозможно после всех разоблачений отдельных священников и всей католической церкви, — а значит, и самого Збынека, как ее главы в Чехии, — которые он, Ян Гус, постоянно делает в своих проповедях. И даже ради достижения своей цели, Гус не откажется от своих слов — деятельность самого Збынека и его священников сама нуждается в тщательном расследовании, и обязательно будет расследована!
Когда — нибудь.
Итак, обращение к архиепископу — к этому архиепископу! — совершенно невозможно по двум причинам.
Во-первых, это безнравственно. В чем он может обвинить Киршнера? В ереси и общении с дьяволом? Да архиепископ и его священнослужители сами вытворяют такое, по сравнению с чем ереси и общение с дьяволом — шалости невинного ребенка!
Во-вторых, единственный результат, к которому этот безрассудный шаг может привести — это неприятности для самого Гуса.
Так что же, выхода нет? Жизненный опыт — тот путь, который он прошел от голодного студента до ректора университета, научил его, что выход есть всегда. Выход был и сейчас, и назывался он — король Вацлав Четвертый. Король Чехии явно благоволил ему — Гус и сам не знал, за что. Может, по принципу «враг моих врагов» видел в нем союзника в своем противостоянии с Духовными влястями.
Но противостояние — противостоянием, а отношения, хотя бы чисто официальные, обе стороны были вынуждены поддерживать. А значит, можно попробовать обратиться к церковным властям через Его Величество. В конце — концов, король может вообще не упоминать про Гуса, а сообщить Святой Церкви о «дьявольской книге», хранящейся у Киршнера, от своего собственного имени. И кстати, для него самого такой вариант даже лучше — епископ наверняка оценит этот поступок его величества, что послужит поводом к их примирению.
* * *
В королевском дворце, как всегда — торжественная тишина, необходимая монарху для принятия судьбоносных решений. Как и большинство королевских дворцов в Европе, а Гус видел их много и в Германии, и во Франции, снаружи он больше напоминал крепость. Так уж получалось у королей, каждый из которых был или, во всяком случае, считал себя «великим полководцем» — вроде бы, «на входе» строишь дворец, а «на выходе» все равно, получается крепость…
Выражение лица человека при встрече — важный момент, на который Гус привык обращать внимание еще со студенческих времен. В последнее время выражение лица короля при встрече с ним сменилось с приветливого на недовольно — озабоченное, и читалось на нем примерно следующее: «У меня самого все эти епископы и размножающиеся папы — вот уже где сидят, а тут еще твои проблемы с ними приходится улаживать»… И все-таки, старался улаживать — если бы не королевское покровительство… Да, страшно подумать, что уже случилось бы с ним, Гусом.
— Дьявольская, говоришь?
Они неторопливо прогуливались по галерее дворца, выходящей окнами на внутренний двор, в центре которого, словно обглоданный кукурузный початок, торчал одинокий шпиль недостроенного собора, заложенного еще при Карле Великом. Гус мимоходом успел подумать, что если бы отец Вацлава, Карл прожил подольше, строительство уже было бы завершено…
Он подробно рассказал королю всю историю, начиная со знакомства с Мартой, и ее рассказ о «дьявольской книге». Вацлав был явно заинтересован.
— Значит, сам ты ее не видел?
— Увы, Ваше Величество, — развел руками Гус. — Но поверьте мне, эта женщина говорит правду.
Вацлав остановился и посмотрел на Гуса внимательно и, как тому показалось, с легкой усмешкой.
— Откуда ты знаешь?
— Я умею разбираться в людях, — скромно ответил Ян.
— Ну, допустим… — король двинулся дальше, Гусу пришлось догонять его.
— Ваше Величество!.. — он счел момент подходящим для того, чтобы перейти к сути дела. Но его величество остановил его одним взглядом.
— Дались тебе эти немцы, Ян, честное слово! Киршнер — настоящий, большой ученый, известный в Европе. Он делает честь университету, основанному моим отцом.
Гус был готов к такому повороту разговора.
— Совершенно с вами согласен, Ваше Величество. И я ничего не имею лично против Киршнера. Но его соотечественники заняли все руководящие должности в университете, а чешские преподаватели, среди которых тоже есть очень достойные люди и замечательные ученые, находятся в положении их слуг…
Гневный — как показалось Гусу — взгляд короля оборвал его монолог. Проповеднику стало не по себе. Но Вацлав ничего не сказал и, дойдя до конца галереи, остановился у окна. Гус, следуя за ним, встал рядом, украдкой наблюдая за мимикой короля. Ему показалось, что гроза миновала. Его величество, тем не менее, держал паузу. Наконец, продолжая смотреть в окно, сказал, не скрывая иронии:
— Но король-то в Чехии — чех…
Гус понял. «Крыть» было нечем, да если бы и было чем, — опасно. Оставалось продолжать наблюдать за выражением лица собеседника и ждать, что будет дальше.
После еще одной долгой паузы, в течение которой император, казалось, думал совсем не о национальном составе преподавателей университета, Вацлав произнес решительно:
— Я хочу взглянуть на эту книгу!
Глава 14
Арендованная машина будет, конечно, следом для полиции, но по расчетам Майнкопфа, когда дело дойдет до полиции, он с товарищами и с рукописью будут уже далеко…
Подъехали к дому Клосса, заглушили мотор и четверо остались ждать в машине, пока Юрген не откроет дверь и не подаст сигнал. Впрочем, ждать пришлось меньше двух минут.
Как было условлено заранее, Майнкопф с Бауэром сразу же пошли на второй этаж, «будить» Клосса, а Хейнц с Гюнтером — в спальни его жены и детей. Юрген, выполнявший роль шофера, остался в машине. Уже через 7 минут все хозяева, со связанными руками, были собраны в холле.
Гвалт стоял — как на птичьем базаре, жена и дочки визжали, не умолкая ни на секунду, сам Клосс пытался их успокоить, но этим только добавлял шума. Работать в такой ситуации было совершенно невозможно.
— Ты! — ткнул Майнкопф пальцем в Бауэра (в последний