— Вот черт, — сказал Майк, попятился и с усталым и немного недовольным видом уселся на каменную ступеньку. — Проклятье! — тихо проговорил он.

На левом боку краснела небольшая рана. Черный ромб арлекинового костюма окрасился багряным, кровь потекла по объемистому животу Ошо.

— Господи, Майк.

Я оторвал полосу ткани от своей рубашки и попытался остановить кровотечение. Еще во время подготовки к полету нас обучали приемам первой помощи, но сейчас я ничего не мог вспомнить. Схватился за запястье, но комлога там не было. Мы их оставили на «Лос-Анджелесе».

— Это ничего, Майк. Рана несерьезная, просто царапина.

Его кровь текла по моим рукам.

— Вполне хватит, — сказал Майк напряженным от боли голосом. — Проклятье. Гребаным мечом. Марин, ты представляешь? Сражен в самом расцвете сил и лет гребаным ножиком из гребаной грошовой оперы. Чертовы молодчики.

— Из трехгрошовой оперы.

Самодельная повязка промокла насквозь, я прижал ее другой рукой.

— Знаешь, Марин, в чем твоя проблема? Вечно хочешь, чтобы последнее гребаное слово осталось за тобой. Охх… — Лицо у него побелело, а потом стало серым; Майк уронил голову на грудь и тяжело задышал. — Черт с ними со всеми, парень. Пошли домой, а?

Я глянул через плечо. Бертоль в окружении своих головорезов медленно отступал от нас. Вокруг толпились испуганные зеваки.

— Позовите врача! Позовите сюда медиков! — завопил я.

Двое мужчин куда-то побежали. Сири нигде не было.

— Погоди-ка! Погоди! — сказал Майк уже громче, словно вдруг вспомнил о чем-то важном. — Минуточку.

И умер.

Умер. По-настоящему. Смерть мозга. Гротескно распахнулся рот, глаза закатились, показались белки, а через минуту из раны перестала выливаться кровь.

Я сидел там и, обезумев, проклинал небеса. По светлеющему небу полз «Лос-Анджелес», и я знал: если бы можно было сейчас доставить Майка туда — его бы спасли. Я закричал и разразился громкой тирадой, глядя ввысь. Толпа отпрянула.

Наконец я повернулся к Бертолю.

— Ты.

Юноша был уже на краю площади. Он обернулся и безмолвно уставился на меня, его лицо было мертвенно-бледным.

— Ты.

Я поднял с земли лазерное перо, перевел мощность на максимум и пошел к Бертолю и его дружкам.

Все было как в тумане — крики, горящая плоть. Я плохо осознавал происходящее. Глиссер сел посреди запруженной людьми площади, подняв облако пыли, и Сири велела мне забраться в кабину. Машина поднялась над огнями, над развернувшимся внизу безумием. Мои слипшиеся от пота волосы обдувал холодный ветер.

— Мы летим в Феварону, — говорила Сири. — Бертоль был пьян. Сепаратисты — это всего-навсего маленькая кучка разгневанных людей. Никакой расправы не будет. Ты останешься со мной, пока Альтинг проводит расследование.

— Нет. Вон там. Садись вон там. — Я показал на длинную отмель неподалеку от города.

Сири не хотела спускаться, но все-таки уступила. Я нашел глазами большой валун, убедился, что рюкзак все еще там, и вылез из глиссера. Сири перегнулась через сиденье и притянула к себе мою голову.

— Марин, любовь моя.

Ее теплые губы звали и манили, но я ничего не чувствовал, мне словно сделали анестезию. Я шагнул прочь от глиссера и махнул рукой, чтобы она улетала. Сири откинула назад волосы и смотрела на меня зелеными глазами, полными слез. Машина поднялась, развернулась и устремилась на юг, сверкая в лучах восходящего солнца.

«Погоди. Минуточку», — чуть не выкрикнул я. Потом уселся на скалу, обнял руками колени и несколько раз надрывно всхлипнул. Наконец я поднялся, зашвырнул лазерное перо подальше в волны, вытащил рюкзак и высыпал содержимое на землю.

Соколиный ковер пропал.

Я снова сел на камень. Сил не осталось ни чтобы плакать, ни чтобы смеяться, ни чтобы куда-то идти. Солнце поднималось все выше. Когда через три часа большой черный глиссер корабельной службы безопасности тихо опустился на отмель, я так и сидел там.

— Отец? Отец, уже поздно.

Поворачиваюсь. Позади стоит Донел, облаченный в синие с золотом одежды советника Гегемонии. На красной лысине блестят капельки пота. Моему сыну сорок три года, но выглядит он гораздо старше.

— Пожалуйста, отец.

Киваю и поднимаюсь на ноги, отряхиваю со штанов землю и травинки. Вместе мы подходим к входу в гробницу. Толпа придвинулась ближе. Люди беспокойно переминаются с ноги на ногу, скрипит белый гравий.

— Мне пойти с тобой, отец?

Я смотрю на пожилого незнакомца — своего сына. Он почти ничего не унаследовал ни от меня, ни от Сири. Дружелюбное румяное лицо, раскрасневшееся после долгой ходьбы. Я чувствую в нем открытость и прямодушие, которые некоторым заменяют ум и сообразительность. Невозможно сравнивать этого лысеющего тюленя с Алоном — молчаливым, темноволосым Алоном, с его сардонической усмешкой. Но Алон умер тридцать три года назад. Погиб в глупой стычке, которая не имела к нему никакого отношения.

— Нет. Я войду туда один. Спасибо, Донел.

Он кивает и отодвигается. Над головой у застывшей толпы хлопают на ветру флаги. Поворачиваюсь к гробнице.

Вход запечатан. Его можно открыть, приложив к замку ладонь. Нужно просто дотронуться до датчика.

Последние несколько минут я сидел на солнце и фантазировал. Эти фантазии были свободны от грусти, вызванной теми событиями, первопричиной которых стал я сам. Сири не умерла. Лежа на смертном одре, она созвала докторов и немногочисленных техников, и они восстановили старую анабиозную камеру, одну из тех, что колонисты использовали во время космического перелета двести лет назад. И сейчас Сири просто спит. Мало того, к ней волшебным образом вернулась юность. Я разбужу ее, и это будет та Сири, которую я помню по нашей первой встрече. Мы вместе выйдем на солнечный свет и, когда портал откроется, первыми пройдем сквозь него.

— Отец?

— Да.

Делаю шаг вперед и кладу ладонь на дверь усыпальницы. Стрекочут моторы, и белая каменная панель отъезжает в сторону. Нагнувшись, я вхожу в гробницу Сири.

— Черт, Марин, закрепи тот конец, пока тебя не снесло за борт. Скорее!

Я поспешно выполнил приказ. Мокрую веревку страшно трудно было сбухтовать и еще труднее закрепить. Сири с отвращением покачала головой, наклонилась и сама одной рукой завязала булинь.

Наше пятое Воссоединение. Я опоздал — три месяца назад она отметила свой день рождения. На празднество собралось более пяти тысяч гостей. Президент Альтинга сорок минут зачитывал поздравительную речь. Поэт декламировал свои последние любовные сонеты. Посол Гегемонии подарил памятную грамоту и новенький батискаф с термоядерным двигателем, таких на Мауи Заветной еще не было.