О. Тичборн вымолвил:

— Полагаю, я приобрел себе друга.

— Вам следует приезжать к нам почаще, — сказал я.

Позднее, когда мы жевали какие-то сыры — по-моему, «бри», — вознесенные (сыры, не мы, разумеется — я просто обязан овладеть вразумительным изъяснением)… сыры, говорю, вознесенные на несравненные «Столовые Крекеры» мистера Карра… батюшки, ну и неразбериха у нас с сентенциями, как выражался милейший Судья Джеффрис на «Кровавых Ассизах»[136]; позвольте мне начать сызнова. По ходу протяжения сыропоедательного периода я извинился перед о. Тичборном за то, что на ланч не сумел предоставить ему никакой репы, но заверил, что в настоящий момент весь рынок прочесывается, посему я надеюсь, что за ужином сии аппетитные корнеплоды явят себя во всей красе.

— Репа? — слабым голосом уточнил он. — Репа? С вашей стороны это необычайно предусмотрительно, однако, если быть до конца откровенным, с моей стороны было бы лицемерием делать вид, будто я выдающийся репоед.

— Да? — озадаченно переспросил я. — Но доктор Драйден заверил меня, хоть и отчасти загадочным манером, будто репа несет в себе крайнюю насущность.

Несколько времени он недоуменно размышлял.

— Ха! — в конце концов вскричал он. — Ха! Ну конечно же!

— Да, да, — согласились мы, — конечно же?..

— Нет-нет, — продолжал он, — понимаю, понимаю. Он знал, что мне для нашего ритуала потребуется ломтик-другой репы. Видите ли, при, э, эквиваленте Вознесения Даров либо следует брать освященную Облатку, которую затем осквернили, — а я уже говорил вам, как не нравится мне грубить Другой Стороне, — либо самому изготовлять шарж на нее (старый проказник сэр Фрэнсис Дэшвуд и его приятели по «Клубу Геенна»[137] называли такое «Требуховником Святой Гостьи»), либо — и это лучше всего — использовать то, что можно счесть пародией на Гостию: вообще-то ее как раз и делают из ломтика репы. Красится, знаете ли, в черный и режется эдаким, ну, причудливым, что ли, манером, если вы следите за моей мыслью. — Он тревожно глянул на нас. — Так выходит менее оскорбительно, понимаете? — продолжал он. — А результат так же хорош. Вполне хорош. Честное слово.

— Вам можно подавать кофе? — спросила Иоанна.

В тот день — все уже друзья и все исполнены ланча, ибо мне чуется, что Джок пожрал угрюмую банку икры, — мы, снабдившись умелой корзиной для пикников — вдруг воссияет солнце, — отправились на рекогносцировку часовен.

Прошу прощения, однако мне придется кое-что про эти часовни объяснить. В приходе Грувилль, на востоке Острова, имеется место под названием «Ля Уг-Би». Полагаю, никому в точности неведомо, что сие название означает. Это чудовищный рукотворный курган, в недрах коего, раскопанных лишь какие-то полвека назад, пребывает дольмен: гробница, сооруженная пять тысяч лет назад из громадных каменных глыб. Чтобы добраться до главной камеры гробницы, нужно ползти, согнувшись вдвое, по каменному тоннелю целую вечность, как при сем представляется. Если у вас клаустрофобия, если вы суеверны или попросту говоря трус, место сие вы сочтете отвратительным и мрачным. Я его терпеть не могу по всем трем вышеозначенным причинам — и не перевариваю одной даже мысли о грубом народце, его соорудившем; мне противно рассуждать о мерзостном понуждении, кое заставило их волочь и вздымать эти монструозные каменья, а затем наваливать на них сверху бессчетные тонны земли — и все ради того, чтобы инцистировать какого-то жуткого доисторического гитлеришку.

Вместе с тем, я полагаю, что всем нам пользительно время от времени навещать подобные места, дабы напоминать себе, сколь недавно мы произошли от дикарей.

Увенчав огромный курган и, что любопытно, в точности над главной камерой гробницы, в XII веке кто-то выстроил пристойную часовенку, посвященную «Нотр-Дам-де-ля-Клартэ»[138]. Несколько столетий спустя еще один достойный малый выкопал себе еще один склеп в благочестивом — хоть и ошибочном — убеждении, что это будет точная копия самого Гроба Господня, после чего на первую часовенку присобачил вторую. Эта последняя называется Иерусалимской.

Сам я в дольмен не пошел: одного раза мне вполне хватило, я просто не очень люблю, когда по коже ползут мурашки. Джок рыскал в окрестностях, до нелепости напоминая собою профессионального жулика, но славные туристы не обращали на него внимания; вероятно, предполагали, что он охранник частной фирмы, они совершенно друг от друга не отличаются, не так ли? О. Тичборн, напротив, со всеми внешними признаками наслаждения нырнул в затхлую тьму склепа, а вынырнул разрумянившимся и возбужденным, будто юный епископ со своей первой актриской.

— У вас есть портативный магнитофон? — таковы были его первые слова.

— Разумеется, есть, у кого их нет? Но зачем?

— Вечером расскажу. После ужина. — И на сем он снова занырнул в адскую бездну. Я провел пять поучительных минут в превосходном маленьком Сельскохозяйственном Музее рядом с курганом, восхищаясь исполинским инструментарием, коим в старину орудовали земледельцы. Как же они наверняка потели; я ощутил довольно сильную слабость.

Но вот Тичборн возник на поверхности, и мы обложили со всех сторон Джока и «сделали подвод» к часовням. («Делать подвод», как вы понимаете, — принадлежность «блатной музыки», означающая «предварительно обследовать место кражи или грабежа», но осмелюсь заметить, что вы, должно быть, относитесь к такому сорту людей, который читает такого сорта истории, а следовательно, такого сорта вещи уже знаете и так.)

Часовня постарше — «Нотр-Дам-де-ля-Клартэ» — несла на себе извещение, гласившее, что она «возвращена» каким-то не в меру ретивым епископом, которому больше нечем было заняться. Тичборн объяснил, что это означает нечто вроде переосвящения и декатолизации.

— Провались они! — в сердцах добавил он.

Иерусалимская же часовня никакого подобного рекламного материала на себе не несла, и Тичборн сказал, что сойдет она изумительно — почти наверняка ею не пользовались с тех пор, как после этой, как ее, Реформации в 1548-м позакрывали все пожертвованные часовни, как он нам сообщил.

— О как? — ответствовал Джок.

В машине по пути домой мы спросили у Джока, осуществимо ли обеспечить доступ в часовню и дольмен в ночное время потайным манером.

— Раз плюнуть, — сказал Джок. — Просто раз плюнуть. Ворота на участок и открывать не стоит, там можно и перескочить, если вашему геморрою на этой неделе полегче. Простите, сэр. — (Я даже испугался поначалу — пока не понял, что «сэр» предназначалось Тичборну, — а после стал несколько уязвлен.) — На подземной могилке, — продолжал Джок, — замок висит первоклассный, да вот цепочка на нем — обычной хезной разновидности (прош прощенья, сэр), и старые добрые кусачки с нею быстренько разберутся.