— Мне очень жаль, — прошептал Малоун.

— Мне тоже, Коттон, но я сам сделал выбор, решив позвонить.

Он не ослышался?

— Ты кому-то звонил?

— Да. Первый раз — давно и дважды — недавно. На Западный берег.

— Но это же глупо, Джордж!

— Возможно. Однако я знал, что ты придешь.

— Рад за тебя. Лично я этого не знал и не собирался приходить.

Взгляд Хаддада стал напряженным и сосредоточенным.

— Ты многому меня научил. Я помню все твои уроки и до последнего дня старался неотступно следовать им. В том числе и относительно того, как сберечь самое важное. — Только что звеневший голос палестинца стал глухим и безжизненным.

— Сначала ты должен был позвонить мне.

Хаддад покачал головой.

— Это был мой долг по отношению к Хранителю, которого я застрелил. Теперь моя совесть чиста.

— Какое редкое животное! — сказал Адам. — Палестинец, обладающий совестью!

— И израильтянин — в роли наемного убийцы, — парировал Хаддад. — Но все мы такие, какие есть.

Мозг Малоуна мысленно перебирал варианты действий. Ведь надо было что-то предпринять! Но, словно прочитав мысли друга, Хаддад предостерег его словами:

— Ты сделал все, что мог. По крайней мере на сегодняшний день. Присмотри за ней, — кивнул он в сторону Пэм.

— Коттон, ты не можешь позволить им вот так просто взять и убить его! — с отчаянием в голосе прошептала Пэм.

— Зато он может, — с ноткой горечи проговорил Хаддад и, обращаясь к Адаму, спросил: — Будет ли мне позволено прочитать последнюю молитву?

Израильтянин слегка развел руками.

— Разве могу я отказать человеку в столь благочестивой просьбе! Прошу вас.

Хаддад подошел к одному из стоявших вдоль стены комодов и вновь повернулся к Адаму.

— Здесь у меня лежит подушка, на которую во время молитвы я преклоняю колени. Можно мне взять ее?

Адам пожал плечами.

Хаддад медленно выдвинул ящик и обеими руками вынул из него подушку малинового цвета. Затем старик подошел к окну.

Малоун, словно во сне, видел, как подушка вдруг начала падать на пол, а правая рука Хаддада пошла вверх, крепко сжимая пистолет.

Стефани ждала ответа на свой вопрос.

— Хаддад представляет собой угрозу для безопасности Израиля, — сказала Диксон. — Он был опасен для нас пять лет назад и продолжает оставаться таковым сегодня.

— Не потрудишься ли объяснить?

— Почему ты не спросишь об этом своих соотечественников-американцев, представляющих различные властные структуры?

Стефани хотелось уйти от этой темы, но она все же решила быть честной:

— Мнения разделились.

— И в каком лагере находишься ты?

— Мой бывший агент попал в беду. Я должна ему помочь.

— Коттон Малоун. Знаю. Но он отдавал себе отчет, во что ввязывается, когда прятал Хаддада.

— Зато его сын — ни при чем.

Диксон пожала плечами.

— Несколько моих друзей погибли от рук террористов.

— Звучит немного ханжески, тебе не кажется?

— Не кажется. Палестинцы не оставляют нам выбора в том, как вести себя по отношению к ним.

— Они делают то же самое, что делали евреи в сорок восьмом году, — не сдержалась Стефани.

Диксон фыркнула.

— Если бы я знала, что ты снова затеешь спор на эту тему, я бы не пришла.

Стефани было известно: Диксон не желает слышать о терроризме конца сороковых годов, который в основе своей был в большей степени еврейским, нежели арабским. Но она не собиралась давать подруге поблажек.

— Если хочешь, можем еще раз поговорить об отеле «Царь Давид».

В одном из крыльев этого иерусалимского отеля помещалась штаб-квартира британской администрации. После рейда в июле 1946 года в офис местного отделения Еврейского агентства, в ходе которого были изъяты документы весьма щекотливого содержания, боевики национальной военной организации «Эцель» ответили британцам взрывом бомбы. Погиб девяносто один человек, еще сорок пять были ранены. Пятнадцать погибших оказались евреями.

— Британцев предостерегали, — парировала Диксон. — Не наша вина, что они проигнорировали предупреждение.

— Так или эдак, но это был акт еврейского терроризма, направленный против англичан, — сказала Стефани. — Евреи хотели выдавить британцев и арабов из Палестины и шли ради этого на все. Точно так же, как на протяжении десятилетий действовали палестинцы.

Диксон потрясла головой.

— Мне осточертело выслушивать эту чушь! Накба — сущий анекдот! В сороковых годах арабы бежали из Палестины по собственной воле, потому что были напуганы до смерти. Первыми запаниковали богатые, остальные разъехались потому, что их об этом просили лидеры арабского мира. Они все искренне верили в то, что нас удастся сокрушить в течение нескольких недель. Сбежавшие удалились всего на несколько миль и ждали в соседних арабских государствах. И никто, включая тебя, даже не заикается о евреях, которых изгнали из этих самых арабских государств. — Диксон развела руками. — Так обстоят дела. И что же? Кому до них есть дело? Но зато арабов жалеют все, кому не лень. Ах, бедные арабы! Ах, какая трагедия!

— Отбери у человека землю, и он будет воевать с тобой до скончания века.

— Мы ничего ни у кого не отбирали. Мы купили эту землю, и большая ее часть в то время представляла собой болота и никому не нужное пространство, заросшее чертополохом. И кстати, восемьдесят процентов тех арабов, которые бежали, были крестьянами, кочевниками или бедуинами. Землевладельцы — те самые, которые подняли вой, — проживали в Бейруте, Каире и Лондоне.

Стефани уже доводилось слышать эти аргументы.

— Напевы израильской пропаганды не меняются.

— Все, что надо было сделать арабам, — это согласиться на резолюцию ООН тысяча девятьсот сорок седьмого года, которая призывала к образованию двух государств — арабского и еврейского. Так нет же! Ни в коем случае! Никаких компромиссов! Репатриация всегда являлась и является необходимым условием для дискуссий подобного рода, но этого не происходит. Израиль — реальность, которая не исчезнет. И меня тошнит от того, как все носятся с арабами. Они живут в лагерях для беженцев только потому, что того хотят арабские лидеры, которые добились бы этого, даже если бы дело обстояло иначе. Эти лагеря нужны для того, чтобы весь мир терзался угрызениями совести за то, что произошло в тысяча девятьсот сорок восьмом году. Но при этом никто, даже Америка, не критикует арабов за эти ухищрения.

— В данный момент, Хизер, меня интересуют только Малоун, его сын и Джордж Хаддад.