— Ну заходи, — сдался Иваныч.

Хунько поднялся по недовольно скрипнувшим ступенькам, с усилием прикрыл дверь — нижний ее край прочертил по вздыбившимся половицам. Звякнули стекла, свет на терраске исчез.

Но почти сразу хозяин с гостем появились на кухне — старик забыл задвинуть штору, помещение прекрасно просматривалось. Иваныч уселся на свое излюбленное место у холодильника, махнул Хуньке, попытавшемуся разуться у двери, и показал на стул.

— Что у тебя?

— Не очень ты гостеприимен, дядя Федя.

Форточка была открыта, голоса доносились отчетливо.

— Дык я тебя не звал. Сам ко мне в гости напросился.

— По-соседски, — осклабился своей неживой улыбкой Хунько.

— Сосед! — тряхнул головой Иваныч.

— Завтра в деревне праздник, знаешь?

— С чегой-то? — искренне удивился старик.

— Вот народ несознательный! — шутливо посетовал Хунько. — Годовщина основания поселения! Сельсовет для вас старается, старается — а вы и знать ничего не хотите.

— Дату они откуда взяли? Федькин придумал?

— Слушай, я знаю, вы с Николай Петровичем не ладите…

— Жулик он, — перебил Иваныч. — До тебя ему, конечно, далеко… Но тебе-то по уставу полагается.

— Я бизнес делаю, — возразил Хунько. — У нас в стране по-другому нельзя.

— Раньше как-то справлялись.

— И раньше так же было, дядя Федя. Не за бабло, так за место у кормушки дрались. Я понимаю, куда ты клонишь. Мы, помнится, по этому поводу уже как-то сцепились.

— Точно. Ты тогда что-то про капитализм вещал…

— Именно. У нас в стране так: либо ты кого-то кинул, либо тебя. По-научному это называется «бизнес».

— Видал я времена, когда за такой бизнес к стенке ставили.

— В твои времена вы с голым задом бегали и ничего слаще морковки во рту не держали.

— Теперь вы вместо морковки кой-чего другое людям в рот норовите засунуть.

— Не без этого, — кивнул Хунько. — Капитализм, он такой. Мне тоже много чего не нравится. Со всех сторон обдирают: этому дай, того подмажь, налогов по полмиллиона в год отдаю…

— Тебе, Тарас, вся деревня вслед плюет, — вежливо напомнил Иваныч.

— Да клал я на вашу деревню, — маскируя злобу весельем, выкрикнул Хунько.

Звонкий его тенорок вылетел из форточки, как заряд дроби, разнесся по темному саду — на соседнем участке даже пару раз тявкнула потревоженная собака. Осознав, что перешел на крик, Хунько смущенно втянул голову в плечи.

— Сперва пусть добьются, чего я добился, а потом плюют, — уже спокойно заявил он.

— Вот-вот, — поднял старик палец. — Ты наших мужиков скольких на деньги пообманывал? А раньше коллектив уважали. Совесть была.

— Я совесть в третьем классе на булочку променял, — серьезно сообщил Тарас. — Обеспечь мне нормальные условия — буду работать по закону. А пока приходится, что называется, действовать по обстоятельствам. Я своими силами из дерьма выбрался, полными горстями его хлебал, за каждую бумажку, каждое разрешение жопу подставлял. И теперь ни одна тварь меня обратно в дерьмо не скинет.

— Как по мне, так ты в самое дерьмо и залез.

— Потому что у нас разные представления о дерьме. Для меня в дерьме тот, кто себе жизнь нормальную обеспечить не может.

— Однако кому-то, положим, просто противно, как ты, врать да воровать.

— Да ты что? — снова расщерил рот в улыбке Хунько. — Ты смотри, что делается! Всю страну разворовали, а я должен в стороне сидеть, смотреть? Потому что противно? Мне противно, когда с бабой в ресторан сходить не на что или на море ее свозить, отдохнуть. И бабы это прекрасно понимают. Я свистну — и за меня любая пойдет. Ей неважно, кто я и как. Ей главное, чтобы мужик ее саму и детей смог обеспечить.

— Обратно согласен, — покивал Иваныч. — Не любая, конечно, за тебя пойдет. Но много таких найдется. Только если кто громче тебя свистнет — она к тому и переметнется. Такие навроде свиней: какое корыто полнее, с того и хлебают.

Хунько насупился, пожевал губами. Залетевший в сад порыв ветра ударил по открытой форточке, захлопнул. Федор Иваныч подскочил к окну, заглянул, прислушался: темно, ничего не видно. Снаружи рама была покрыта глубокими трещинами — краска давно сошла, серое дерево местами поросло чешуйками лишайника. Замазка, нанесенная по периметру окна, засохла и местами отвалилась, обнажив ржавые гвоздики, поддерживающие стекло. Старик толкнул форточку обратно, глубоко затянулся свежим воздухом.

— Нальешь? — спросил Хунько, не видный из-за спины хозяина.

— Гости у меня скоро будут, — ответил Иваныч, возвращаясь к столу.

— Ну ладно тогда, обойдемся, — вздохнул Тарас. — Я, Федор Иваныч, никогда бабам не доверял. Предпочитаю как в бизнесе: товар-деньги. Но если женюсь, будет так: чтобы детей мне родила — и дальше хоть в монастырь, хоть в турецкий гарем. А наследников уж я сам на ноги поставлю.

— Совесть, Тарас.

— Чего совесть?

— Вдруг она у детей твоих будет? Не боишься, бизнесмен? Что твой собственный сын жуликом тебя дразнить станет?

— Я не жулик, дед. Если кого на бабло кидаю, так никому не мешаю меня в обратку кинуть. Это как спорт: кто сильнее. По тем правилам, которые нам наши любимые власти обеспечили. Думаешь, меня не разводили? Да сколько угодно! В том году чуть не прогорел, связался с одними… И ничего. Умнее стал.

— Хитрее, не умнее, — поправил старик. — А в остальном ты прав: у нас в стране сейчас только сволочь красиво зарабатывать наловчилась. Ну разве что, если еще повезет, случайно. Но тоже, понимаешь, сомнительно. Навроде тебя придут да облапошат, заберут все. Как ты с Кузнецовым, фермером, поступил. Помнишь такого? За болотом хозяйство вел. Из бывших партийных. Тоже в капитализм поверил. А оказалось, что вы с ним капитализм этот по-разному понимаете.

— Кузнецов твой сам… Но да ладно, не об этом сейчас. — Тарас вытер вспотевший лоб. — Такие беседы всухомятку не идут. Разозлишь только. Давай-ка по делу. Завтра на площади митинг планируется. Председатель приедет, отчитается перед народом. Обсудим проблемы. Обрисуем перспективы.

— Во, хорошее дело! — оживился Иваныч.

— Именно за это я и пришел поговорить. Ты, дед, найди в себе силы туда не ходить, ладно? Николай Петрович просил передать, что ценит тебя и уважает, и готов выслушать все претензии в частном порядке. А я, в свою очередь, постараюсь помочь с твоим пареньком, чтобы его тебе отдали.

— Ты-то тут при чем? — насторожился дед.

— Я завтра хочу выступить, выдвинуть свою кандидатуру в депутаты. От деревни, значит. Надеюсь, ты не против?

— Я-то против, да у вас, поди, все согласовано.