Антирелигиозное воспитание, если под ним понимать воспитание в детях негативного и даже агрессивного отношения к религии и к Церкви, оказывало определенное эмоциональное влияние на детей, прежде всего на младших школьников, но оно являлось поверхностным и вульгарным и не могло выдержать проверку временем.

Когда затрагивается вопрос о переделке школой религиозного ребенка в атеиста, не следует забывать о нравственном аспекте. Именно на этом акцентировали внимание верующие дети, объясняя, почему они все-таки верят в Бога: «Раньше было лучше – было больше порядка, а теперь хуже, потому что в Бога не верят, от Бога отступились, скоро Бог накажет»[605]. «Сейчас люди совесть потеряли, потому что не верят в Бога»[606]. «Возьмите раньше: разве было, чтобы на улицах ругались по-матерному, а теперь в нашей культурной стране ругаются чуть ли не с 4 лет. Это лучше, по-вашему, чем религия?»[607].

Характерно, что большинство детей-атеистов, не говоря уже о верующих, благосклонно относились к религиозному учителю и с настороженностью к учителю-антирелигиознику. С.М. Ривес из Института методов школьной работы, исследовавший религиозность и антирелигиозность детей методом коллизий (когда ребенку предлагалось выбрать из нескольких позиций по определенному вопросу ту, которая ему наиболее близка), писал: «Верующий учитель вызвал симпатию у значительной части опрошенных нами детей. Даже не согласные с ним безрелигиозники не решаются с ним расстаться»[608].

Тем учителям, которые пытались навязать неверие и антирелигиозность, многие школьники не доверяли. «Я знаю, что учителя должны притворяться безбожниками и не верю им. Думаю, что они сами не знают хорошо того, о чем говорят»[609]. Характерно и содержание отрывка из письма (нет даты) А.В. Луначарскому, сохранившееся в его личном фонде: «Вот учительница неверующая в классе. Дети поминают Бога. Учительница сообщает: “Нет никакого Бога”. – “Как нет? Нам родители говорят, учат Богу молиться”. – “Дураки они”, – наставляет учительница. “Сама ты дура”, – отвечают дети учительнице»[610]. То, что нарком просвещения счел важным сохранить этот отрывок свидетельствует как об атмосфере, в которой реализовывалась новая политическая линия по проведению антирелигиозного воспитания в школе, так и об успешности этой работы.

Школа, призванная воспитывать воинствующих атеистов, сталкивалась с интересами в основном еще религиозной семьи. Возникала потребность ослабить влияние семьи на ребенка, втянуть его в общественную жизнь вопреки семье. «Задача борьбы с семьей в этом отношении, конечно, задача трудная, но избегнуть ее невозможно», – писал А.В. Луначарский в 1929 г.[611] «Ослабление семейного влияния – одно из условий выварки всего молодого поколения в котле коммунистической общественности», – писала Н.К. Крупская[612]. «Мы разрушим фетиш семьи», – говорила А.А. Северьянова на IX съезде ВЛКСМ в 1931 г.[613]

Противостояние школы и семьи не исключало применительно к последней репрессивных мер. М.М. Пистрак весной 1929 г. в замечаниях к тезисам Н.К. Крупской «Об антирелигиозном воспитании» писал: «Мы не используем существующего закона о недопустимости принуждения ребят старше 14 лет к исполнению религиозных обрядов. Надо, чтобы школа привлекла к ответственности родителей, насилующих антирелигиозные убеждения ребят в возрасте выше 14 лет»[614].

10 октября 1929 г. Главсоцвос разослал на места директиву «О мерах, которые должны быть приняты в отношении родителей, не пускающих своих детей в школу». Речь шла о родителях, дающих детям религиозное воспитание на дому и отказывающихся пускать их в школу. В качестве мер воздействия предлагалось к малоимущим родителям применять воспитательные средства, обеспеченным родителям назначать штрафы, а в «злостных случаях», согласно Кодексу законов о браке, семье и опеке, отбирать ребенка у родителей по решению суда. Однако последнюю меру рекомендовалось применять в исключительных случаях, когда «никакие другие меры воздействия не помогают»[615].

Верующие дети испытывали в школе насилие. Сотрудница Главсоцвоса Е. Кушнир, отвечая в июне 1928 г. на письмо учителя с просьбой разъяснить, может ли школьник исполнять религиозные обряды и посещать церковь, писала: «Ученик советской школы, по нашему мнению, не должен говеть, поститься, посещать церковь. Это не значит, что школа может запретить ученику исполнять обряды суеверия, но если ребенок говеет или пропускает занятия в религиозные праздники, это ему будет зачтено как пропуск по неуважительным причинам. Дети из религиозных семей могут быть причислены к т. н. запущенным детям…»[616].

Для того чтобы выяснить подлинную причину отсутствия ребенка в школе, прибегали к слежке и доносительству. «Ученики мне в этом помогают (они наблюдают друг за другом)», – хвалился один из педагогов на страницах «Учительской газеты»[617]. Ученица школы № 60 Сокольнического района Москвы записала в дневнике: «Осматривая молящихся, я увидела ученицу седьмой группы нашей школы. Она, заметив меня, начала прятаться за колонну – наверное, стыдно стало»[618]. Составлялись специальные сводки посещаемости школьниками и дошкольниками церкви: «24-го, воскресенье. В церкви было 19 детей. 24-го вечером. В церкви было 17 детей. 31-го утром было 35 ребят»[619].

Нужно было не допустить школьников в церковь в воскресный день, и органы образования пошли на реформирование учебной недели. С конца 1928 г. потребовали разрешения вопросы не только о работе школ в большие церковные праздники и о перенесении зимних и весенних каникул на другое время, но и о замене воскресного выходного дня другим выходным днем на неделе. Отдельные школы и даже районы переносили выходной день с воскресенья на другой день недели. Товаревская школа Рязанской губернии сделала выходным днем пятницу, так как это был базарный день и посещаемость школы составляла 30–40 %[620]. «Учительская газета» помещала перечни таких школ и районов. 8 июня 1929 г. газета сообщила о переносе выходного дня во всех школах Томско-Колоровского района (Сибкрай), во всех школах Углича (Ярославская губерния)[621]. 15 августа появилось сообщение о перенесении дней отдыха во всех школах Калуги[622].

Со второй половины 1929 г. в связи с переходом промышленности и государственных учреждений на непрерывное производство учреждения народного просвещения, в том числе школы, также постепенно переводились на «непрерывку». Она признавалась хорошим подспорьем в антирелигиозном воспитании, ею хотели «нанести сокрушительный удар традиционному празднованию воскресенья»[623].

30 ноября 1929 г. Наркомпрос РСФСР разослал на места директиву о переводе на непрерывное производство учреждений народного образования. Школы соцвоса I и II ступени переводились на «непрерывку» во вторую очередь, после культпросветучреждений, обслуживающих рабочих предприятий, а также школ взрослых, школ рабочих подростков, рабфаков, дошкольных учреждений[624].

Некоторые школы самостоятельно переходили на «непрерывку» еще до официального распоряжения Наркомпроса. «Учительская газета» сообщала в сентябре 1929 г. о переходе 42 московских школ на непрерывную неделю[625].

Однако многие школы не торопились переходить на «непрерывку» по ряду причин (местных, технических и