Выходим в коридор, но, перед тем как спуститься, я останавливаюсь:

— Погоди-ка секундочку.

Она ждет на верхней ступеньке, а я быстро шагаю к комнате Эйдана. Она у него в том же жалком состоянии, что и моя. Ага, вот и гитара, стоит у стенки. Хватаю ее за гриф и выхожу обратно.

— Ты что, играешь на гитаре? — спрашивает Кэмрин, спускаясь за мной по ступенькам.

— Да так, бренчу немножко.

КЭМРИН

Эндрю швыряет сумку на заднее сиденье, там, где уже лежат его сумка, поменьше, и мои две. С гитарой обращается осторожней, аккуратно укладывает сверху. Мы садимся в этот антиквариат черного цвета (с двумя белыми полосами посередине капота) и одновременно хлопаем дверцами.

Он смотрит на меня.

Я смотрю на него.

Он включает зажигание, машина с ворчанием оживает.

До сих пор не могу поверить, что я на такое решилась. Я не боюсь, в душе ни тени тревоги, мол, надо все это немедленно бросить и поскорее ехать домой. Все идет как надо, я сердцем чую. У меня впервые появляется чувство, что жизнь моя попала в правильную колею, вот только дорога не та, что раньше, и я понятия не имею, куда она меня приведет. Не могу это объяснить… Но я уже сказала и повторю еще раз: сердцем чую, что все идет как надо.

На развязке Эндрю выезжает на восемьдесят седьмое шоссе, уходящее на юг, и жмет на газ.

Приятно смотреть, как он уверенно ведет машину, как лихо обгоняет других. Непохоже, чтобы он выпендривался, петляя между автомобилями; видно, что для него это естественно, такова его натура. Ловлю себя на том, что то и дело поглядываю на его мускулистую правую руку, пальцы которой крепко сжимают баранку. Что любуюсь его фигурой и не могу не вспомнить про татуировку, спрятанную под плотно облегающей футболкой.

Сначала мы болтаем о всяких пустяках, о гитаре Эйдана, о том, что брат наверняка будет ругаться, когда обнаружит, что Эндрю взял ее. Но Эндрю, похоже, это мало заботит.

— Зато он однажды стащил у меня носки, — сообщает Эндрю.

— Носки? — удивляюсь я — нашел что сравнивать.

А у него на лице написано: послушай, какая разница, носки, гитары, дезодоранты, — собственность есть собственность.

Мне ужасно смешно его слушать, но я не подаю вида, пусть говорит что хочет.

Потом мы начинаем глубокомысленно обсуждать обувь, которой усеяны все обочины в Америке, как правило, туфли или кроссовки попадаются в единственном экземпляре. Оба сходимся на том, что все это весьма таинственно.

— Ну, представь, скажем, едет в машине парочка, девушка почему-то рассердилась на парня, стащила с него ботинок и вышвырнула в окошко, — выдвигает свою версию Эндрю.

— Да, такое, пожалуй, возможно, но мне кажется, это ботинки автостопщиков. Ты обрати внимание, как они изношены.

Он бросает на меня взгляд, словно ждет продолжения.

— Автостопщиков? — переспрашивает, так и не дождавшись.

— Ну да, — киваю я. — Они много ходят пешком, поэтому обувь у них быстро изнашивается. Идет такой вдоль дороги, ноги устали, болят, видит: лежит на обочине ботинок, один из тех, который та разозленная девица вышвырнула из окна машины. — Я тычу в него пальцем, чтобы знал, что я не отвергаю и его версии. — И этот ботинок получше, чем у него, тогда он снимает свой и надевает новый.

— Что за чушь, — говорит Эндрю.

— Но такое вполне может случиться! — возмущенно фыркаю я.

Не выдерживаю, смеюсь и хлопаю его по руке ладонью. Он улыбается с довольным видом.

Продолжаем развивать эту тему, выдвигаем новые гипотезы, одну глупее и нелепее другой.

Господи, давно я так не смеялась.

Вот так, часика через два добираемся до Денвера. Город очень красивый, расположен у подножия горного хребта, отдельные вершины похожи на белые облака, вытянувшиеся по синему горизонту. День еще в самом разгаре, солнце светит вовсю.

Добираемся до центра, Эндрю снижает обороты: ползем со скоростью сорок миль в час.

— Теперь твоя очередь: говори, куда сворачивать, — произносит Эндрю.

Мы приближаемся к очередной развязке.

Он смотрит в одну сторону, в другую, в третью, потом на меня. Застигнутая врасплох, я верчу головой, не зная, что сказать. Чем ближе мы к точке, где надо принимать решение, тем меньше скорость.

Вот уже тридцать пять миль в час.

— Интересно, куда ты захочешь ехать… — Он насмешливо сверкает на меня зеленющими глазами.

Как же я волнуюсь! Такое чувство, будто мне нужно обрезать правильный проводок, чтобы обезвредить бомбу.

— Не знаю! — чуть не кричу я испуганно, а сама широко улыбаюсь.

Двадцать миль в час. Обгоняющие нас машины возмущенно гудят, а какой-то парень в красном фургоне со свистом проносится мимо, делая нам неприличный жест.

Пятнадцать миль в час.

Да, боже мой! Терпеть не могу попадать в такие ситуации. Хочется рассмеяться, но смех застревает в гортани.

«Би-би-ип! Идиоты! Дайте дорогу, козлы!»

Но на Эндрю это не производит никакого впечатления, знай себе улыбается.

— Вот сюда! — ору наконец я, высовываю руку и тычу пальцем на съезд, ведущий на восток.

С визгом смеюсь, от смущения сползаю по спинке вниз, чтобы меня никто не видел.

Скосив глаза влево, Эндрю крутит баранку и, ловко ввинтившись между двумя автомобилями, легко сворачивает на левый спуск. В последнюю секунду проскакиваем на желтый, еще несколько секунд — и мы уже на другой скоростной трассе. Эндрю жмет на газ. Я понятия не имею, куда мы теперь едем, знаю лишь направление — на восток, но куда точно идет эта дорога, одному Богу известно.

— Ну что? Ничего тут трудного нет, убедилась? — Эндрю бросает на меня озорной взгляд.

— Даже бодрит, — говорю я, а сама смеюсь. — Кажется, эти люди на нас очень разозлились.

Он только рукой машет:

— Все куда-то спешат. И боже упаси, если ты снизил скорость. Могут линчевать.

— Это точно, — отзываюсь я, глядя вперед. — Хотя, признаться, я им сочувствую.

— Да, я иногда тоже.

Мы умолкаем, и в машине вдруг повисает тишина, в первый раз за все время. Мы оба, кажется, это замечаем. Интересно, о чем он сейчас думает? А если о том же самом? Может, ему тоже интересно знать, о чем думаю я, и он хочет спросить меня об этом, так же как я хочу спросить его? Рано или поздно такие минуты наступают, и отношения поднимаются на новую ступеньку, когда два человека начинают по-настоящему понимать друг друга.

Сейчас между нами все совсем не так, как было в автобусе. Тогда мы думали, что скоро все закончится, мы расстанемся и больше никогда не увидим друг друга, поэтому и сближаться незачем.