телу. – Скажи мне правду, милый, только правду: разве я кажусь тебе такой противной? – И Моргана приблизила к нему лицо на расстояние неизбежного поцелуя.

Шестнадцать

Позднее, когда Моргана стала медленно одеваться, и оба, все еще изумленные и томные, возвращались к строгой геометрии мира, вдруг послышались два нетерпеливых удара в дверь. Моргана с заговорщическим видом кивнула, чтобы Мертон посмотрел, кто там. Он надел футболку и вскочил с кровати, натягивая брюки. Босиком направился к двери, отворил ее и увидел перед собой непроницаемое лицо Донки. Под ее сардоническим взглядом сообразил, что ремень остался расстегнутым, и она наверняка заметила также его слипшиеся веки и босые ноги.

– Извини, не знала, что ты спишь, – произнесла сиделка. – Он только что проснулся, спрашивал о тебе. Я сказала, что видела, как ты входил в ворота, и он мне велел поискать тебя.

Мертон попросил подождать секунду, пока он обуется, и вернулся в спальню. Моргана стояла около постели, одетая, и жестом показала ему ни о чем не беспокоиться и скорее идти.

Когда Мертон следом за сиделкой огибал бассейн, он вдруг подумал, что повторяется прошлый вечер, настоящее дежавю. И, тем не менее, столько всего нахлынуло между тем вечером и этим. Время, кружа в водовороте событий, неумолимо влекло его к последнему, роковому кругу. Мертон просил одного: чтобы в этой завертевшей его спирали он, пробегая зигзагами коридоров, снова не столкнулся с Мави, и желание его исполнилось.

Перед полуоткрытой дверью Донка, понизив голос, предупредила: не так-то легко понять, что пытается сказать А., и, возможно, он немного бредит. Потом сделала знак входить. В комнате сильно пахло дезинфектантом. Мертон шагнул к кровати, вслушался в прерывистое, шумное дыхание А., то слабеющее, то возникающее снова, толчками. Всмотрелся в прозрачную канюлю сбоку на шее и вторую, потоньше, выходящую из ноздрей и соединенную с кислородной подушкой, которая находилась на ночном столике. А. лежал лицом к окну, и Мертон обогнул кровать, чтобы писатель увидел его. Предзакатные лучи безжалостно высветили бурые старческие пятна, покрывавшие лоб, и острый контур скул над впалыми щеками. Глаза А. были широко открыты, смотрели пристально, будто взгляд их был прикован к чему-то ужасному. Наткнувшись на вошедшего, он лишь чуть-чуть переместился. Мертону показалось, что больной с трудом узнает его, или едва различает с неизмеримо далекого расстояния.

– Вы… – произнес он хрипло, без голоса, уже не владея горлом. – Говорил, что вернусь вас расспросить. И вот он я. Вы увидели? Или нет?

Мертон подумал, не сказать ли просто «да», больше ничего не добавляя. Но заметил, как изменилось лицо А., когда он кивнул, с каким берущим за душу усилием поднял он голову с подушки и весь устремился вперед в порыве нетерпения, словно приберегал последний запас здравомыслия, чтобы выслушать его. Начав говорить, Мертон больше всего боялся, что ошибается. Но А. кивнул, услышав о списке и о том, как он сопоставлял книги в монастырской библиотеке, и кивнул еще раз, когда Мертон сообщил о пассажах, попавших под «отрицание». Тогда он рискнул привести образ романа, где традиция видна на просвет, и изложенного на бумаге, уже исписанной с обратной стороны. А. остановил его робким намеком движения, едва-едва поднимая руку, словно ему нужно было перевести на собственный язык сомнительную метафору, а потом сделал Мертону знак склониться ниже, к самым его губам.

– Все это правда, – с трудом произнес он. – Таков мой метод. Только… – Он помедлил, будто задумался, как понятнее объяснить различие, тонкое, но принципиальное, и тут они услышали дребезжащий, ни с чем не сообразный звук: кто-то в нетерпении нажимал кнопку звонка, раз, другой, третий.

А. замер в замешательстве, и Мертону показалось, что какой-то суеверный страх отразился на его лице, словно он предвидел, что помеха станет роковой. Вслушавшись, он зна́ком попросил Мертона выглянуть в окно. Ворота раздвинулись, и возникла фигура Нурии Монклус. Она, невзирая на тучность, мелкими шажками засеменила ко входу с такой скоростью, какой Мертон от нее не ожидал.

– Это Нурия Монклус, – удивленно проговорил он и больше ничего не смог сказать, потому что голос агентши уже гремел по коридору все ближе и ближе.

– Где мой автор? – восклицала она, громко смеясь. – Моргана, милочка, где ты от меня его прячешь? Автора! Автора!

Дверь распахнулась, и Нурия Монклус, раскрыв объятия, бросилась прямо к постели вне себя от радости. А. с трудом повернул к ней голову, и она взяла в ладони его лицо.

– Вставай скорее, милый мой, тебе присудили Нобеля!

Мертон уловил изумление в глазах А., тень недоверия промелькнула в его взгляде, устремленном на Моргану, которая тоже бросилась целовать его, будто он боялся, что эта сцена – насквозь фальшивая, представление, затеянное женщинами, чтобы подбодрить его, или обманчиво яркая галлюцинация.

– Это шутка, да? – с трудом проскрипел он.

Нурия Монклус снова рассмеялась, в восторге, в эйфории.

– Никаких шуток. Тебе дали Нобеля, понимаешь? Журналисты вот-вот нагрянут. В общем, ты сейчас оденешься, и мы тебя как-нибудь усадим для пресс-конференции. Моргана, принеси ему какой-нибудь приличный костюм. А ты, – она повернулась к Донке, – помоги вытащить его из постели. Так-то вот, милый мой, веришь, не веришь, но сейчас ты встанешь и пойдешь.

Мертон наблюдал, как взгляд А. становится отстраненным, блуждающим, беззащитным перед надвигающейся катастрофой. Наконец глаза их встретились, и писатель сделал ему знак склониться пониже.

– Вы понимаете? – спросил он и добавил испуганным шепотом: – Все пропало!

Эпилог

– «Все пропало…» Почему он так сказал? – спросил я.

Мертон, который, без сомнения, уже порядком устал, а может, и сожалел, что так разговорился, нехотя, вроде бы из вежливости, сделал последнее усилие. Только сейчас, когда начинало смеркаться и он снял очки, чтобы протереть глаза, следы прожитых лет проступили на его лице. Мы сидели у него в кабинете, маленьком и скромном, настолько заваленном книгами и бумагами, что я с трудом нашел свободное место, куда поставить магнитофон.

– Я не вполне уверен, но, полагаю, он осознавал, что́ со всей неизбежностью из этого последует: лавина исследований, горы статей, дискуссии о том, каков же истинный А., теории, противоречащие одна другой, авторы, которые всеми силами пытаются перетянуть его на свою сторону; недопонимание, неудержимо множащееся. «Где спрятать песчинку? На пляже. Где спрятать лист дерева? В лесу». Даже если бы я попал в точку, даже если бы написал ту статью, у него не возникало сомнения, что она тотчас будет погребена под тысячами ошибочных толкований, которые станут сменять друг друга до бесконечности буквально на следующий день по объявлении о премии.

– Может, и не все будут ошибочными, –