«Скорей бы уже… — раздражённо думал про себя усталый Гортер, пока уводил телегу в сторону от проклятой магической верхотуры с прыгающими в каретах жабами к небольшому кольцеобразному разъезду. — Скорей бы…»

К счастью, этот короткий участок дороги, предназначавшийся, по всей видимости, почти полностью для конного перемещения, вскоре вывел их телегу уже к не столь высотному району города, который дальше становился еще ниже. Он тянулся вдоль одного из малых протоков Кальста и был обрамлён с другой стороны вмурованного в камень канала целым скопищем однотипных трёх-четырёхэтажных домов с аккуратными окошками и крылечками, выполненных ещё в старом замысловатом стиле. Вдобавок в сиянии вечерних магических огней их стены дополнительно отливали то жёлтым, то красным, то даже каким-нибудь необычным зелёным или пурпурным цветом, что довольно заметно выделялось на фоне всего остального города. И в сочетании с не слишком приятным, но всё же хотя бы вполне терпимым запахом затхлости, исходившим от протекавшего здесь участка реки, это место оказывало на Гортера не столь удручающее воздействие.

Однако обитавший здесь народ, на его взгляд, мало чем отличался от всего остального скопища городских безликих прихлебателей современного времени. Поскольку хоть здешние жители и выглядели заметно богаче и надменнее, однако все они пользовались ровно теми же самыми магическими приёмами, позволявшими им не слишком далеко отходить от постоянного взаимодействия с магией. И потому она прямо-таки сочилась сквозь окна их жилищ наружу, пробегала искрами по уже знакомым Гортеру ещё с Варгоса тонким железным штырям, воткнутым в их крыши со всех возможных сторон. А ещё чуть ли не всё время резонировала с амулетом старика, и матёрый охотник мог поклясться, что раньше почти никогда не ощущал от него и десятой доли чего-то подобного. Хотя хранившийся у него в рюкзаке слиток особого металла, из которого эта маленькая вещица была выкована, вёл себя вполне спокойно, поскольку, в отличие от амулета, не контактировал с его телом.

— Слушай, а почему это у вас в городе стало вдруг столько людей сидячих? — попытался он даже отвлечься от этого назойливого ощущения, в очередной раз обратившись к уже вроде бы заметно посмирневшей после последней их перебранки у столба с живыми картинками Фейр. — Вначале думал, что показалось, а потом смотрю — нет. И тут вон похожих на них тоже уже двоих видел на набережной. Сидят вдоль ограды в каких-то стульчиках на магии, которые их сами собой по воздуху переносят, и молчат. Они, что ли, хворают у вас все разом? Чуму опять какую-то сюда после войны с Хаас Дином беженцы занесли?

Тем не менее презрительно сверкнувший в сторону Гортера взгляд быстро дал старому охотнику понять, что его спутнице не особо нравились подобные высказывания.

— Больше даже не думайте спрашивать об этих людях в подобном тоне, вам ясно? — тихо огрызнулась Фейр. И, слегка поёжившись от негодования, осторожно перекинула ногу на ногу, отвернув к речному каналу взгляд. — Они такие же достойные члены общества, как и все остальные. Просто сейчас многие молодые люди часто болеют «мекастерио астатус»… эм, нервной болезнью. С рождения. И никто не знает по какой причине. Да и вообще все люди испытывают её симптомы время от времени. Частые мигрени, недосыпание, неконтролируемые припадки. Поэтому, кстати, магусы-врачеватели по распоряжению Высшего Министерства Магздравоконтроля королевства выпускают указы для отлова бродячих собак и кошек в Кальстерге. И ставят затем на них различные магические опыты, чтобы разработать методики лечения таких… состояний.

— За грехи людей в конечном счёте первыми всегда страдают животные, верно? А уж потом другие люди, — задумчиво протянул Гортер и тоже недобро нахмурился. — Вначале они отпускают пузо с приходом новых времён, с магией всякой играются и дурью своей алхимической с рождения дышат. А потом, когда на третьем или четвёртом колене у них начинают рождаться уроды, то ясное дело! Давайте сначала, значит, возьмёмся гурьбой отлавливать и мучить никак не причастных к этому делу животных, етить вашу мать. И делать из них навсегда больных, чтобы потом помогать нашим больным. Тьфу…

— Знаете-е… какой же вы всё-таки на самом деле мерзкий, ограниченный и бессердечный человек, мистер Гортер, — весьма тихо и обречённо констатировала Фейр, уже скорее сама для себя.

После таких его заявлений девушке больше не хотелось впустую бросаться с протестами какого-то безнадёжно потрёпанного жизнью старика. На мгновение она прислонила ладони к лицу и потёрла ими лоб и щёки, устав наконец от своего спутника точно так же, как и сам Гортер устал от всего, что творилось вокруг него получасом ранее.

— Должна сказать, я очень рада, что никогда не знала вас раньше. И больше не хочу вам что-либо ещё объяснять по дороге. Давайте мы просто молча проедем остаток пути до офиса моей матери. А когда вы получите там свои чёртовы сведения — мы с вами навсегда распрощаемся. Согласны?

Явив девушке вместо ответа абсолютно безучастное, холодное выражение морщинистого лица, Гортер затем точно так же отвернулся от неё. И, слегка прихлопнув лошадь вожжами по крупу, решительно отсёк:

— Согласен.

И для обоих невольных участников этого случайного и не очень устраивающего каждую из сторон вынужденного путешествия наступила наконец долгожданная тишина. Матёрый охотник и его спутница действительно больше не проронили друг другу не одного лишнего слова, кроме разве что редких указаний Фейр по поводу того, в какую сторону сворачивать.

По понятным причинам Гортер исправно следовал её указаниям, хотя даже не отвечал девушке при этом, поскольку душу его снова точило то самое противное чувство, которое он уже столько раз испытывал в прошлом, когда собственноручно портил свои отношения с её матерью. Часто даже не всегда замечая или не желая замечать, к какому финалу это могло его привести и — что самое обидное — как раз таки в конечном счёте и привело… О чём теперь слабо свидетельствовало лишь несколько его застарелых шрамов — от тех единственных ран, что Гортер получил не в бою, но собственноручно нанёс на своё тело, как знак или клеймо. Клеймо, которое до сих пор говорило о принятых им в тот день решениях, незаметно разделив жизнь тогда ещё молодого русоволосого следопыта на до и после.

Что же касалось Фейр, то отныне её мнение о дико раздражающем спутнике, как и положено было у молодёжи, снова резко изменилось. Причём настолько безнадёжно и бесповоротно, что, как казалось девушке, ни одна его новая благородная выходка больше уже не сможет отвратить её от желания послать куда подальше этого дурно пахнущего грубияна. Но только после того, как он до конца разъяснит им с матерью последние вопросы, связанные с тем коварным колдуном-психопатом, что внезапно оказался в её вагоне и уничтожил своим жутким заклинанием целых два дымогона за раз. К слову сказать, сама Фейр больше не делала особых различий между этими двумя личностями, поскольку достаточно хорошо видела, насколько повадки доморощенного лесника мало отличались от повадок того самого, почти схожего с ним по виду и запаху, но только гораздо более неуравновешенного террориста.

Наконец столь долго тянущая их телегу лошадь миновала этот не слишком шумный квартал города и выехала на его противоположную сторону. Тут дорога снова превращалась в натуральный круговорот самоходок — из-за того, что по одному из ближайших мостов, перекинутых через канал, проходил чуть ли не самый центральный их поток. Он был устремлён в сторону достаточно вычурного и, как видно, самого загруженного района столицы, где конное движение уже почти не котировалось, поскольку почти все его обитатели владели шумными магическими транспортными средствами.