Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Должно быть, я говорил убедительно — собственно, себя я почти убедил. Но ее голос прозвучал безучастно, она повторила снова:
— Отдай мне Флер!
В который раз я закусил губу, чтобы сдержать гнев. Он отдавал дешевым металлом на вкус, точно фальшивая монета.
— Послушай, Жюльетта! Я же сказал. Я смогу устроить, чтоб ты увидела ее завтра, но вернуть ее обратно пока не пора, зато я устрою вам встречу. Единственное, чего прошу взамен, это — никакого противостояния. И еще одну услугу. Маленькую.
Она шагнула ко мне, положила руки мне на плечи. И снова я уловил аромат лаванды, исходивший от складок ее одежд.
— Нет, не эту!
— Какую же?
— Так, шутка. Розыгрыш. Тебе понравится.
Она застыла в нерешительности.
— Зачем? — проговорила она наконец. — Что тебе здесь надо? Что здесь может тебя прельстить?
Я рассмеялся:
— Только что ты и слушать ничего не хотела.
— Я и не хочу. Мне нужна моя дочь.
— Тогда зачем спрашиваешь?
Она пожала плечами:
— Не знаю...
Нет, Жюльетта, меня не проведешь. Тебе вовсе не безразличны все эти поганки, пресмыкающиеся во тьме. Теперь они — твоя семья, как некогда были мы в Théâtre des Cieux. Должен признаться, замена не равноценная, но — каждому свое.
— Считай, что это игра, — сказал я. — Мне всегда хотелось побывать священником. Вот, возьми-ка это.
Я протянул ей красящие таблетки.
— Осторожно, руки не окрась.
Она с подозрением покосилась на меня:
— Зачем это?
Я рассказал ей.
— И тогда я увижу Флер?
— Тотчас же.
Внезапно мне захотелось, чтоб она ушла. Я устал, у меня разболелась голова.
— Ты уверен, что они безвредные? Никого не отравят?
— Ну, разумеется, нет!
Это как посмотреть.
Снова она опустила глаза на таблетки в ладони.
— И это все? Только и всего?
Я кивнул.
— Нет, Лемерль, я хочу, чтоб ты это произнес!
Я понимал, ей хочется мне верить. Доверие ей свойственно, как мне свойственен обман. Вините Всевышнего в том, что создал меня таким. Я обвил рукой ее плечи, на этот раз она не отшатнулась, и произнес тихо, ласково:
— Доверься мне, Жюльетта!
До завтра.
8
♥
22 июля, 1610
Я поспешила назад в монастырь. Ночь была светлая; серебристая луна и звезды светили ярко, бросая тени на дорогу за сторожкой у ворот. Вдали, прямо над угадываемым во тьме морем, нависла мрачная, темнее неба, туча. Должно быть, дождь. Войдя в дортуар, я прислушалась: не проснулся ли кто. Но все мерно дышали.
За пять лет я научилась распознавать своих товарок по тому, как они дышат во сне. Я знаю по очертаниям, кто как свернулся под грубым одеялом, знаю, кто как спит, кто вздыхает и кто поскуливает в своих сновидениях. Прохожу мимо сестры Томасины: она, первая от двери, громко, с присвистом похрапывает. Затем сестра Бенедикт: эта всегда спит, раскинув руки, уткнувшись лицом в подушку. Затем Пиетэ, такая же чопорная во сне, как и при свете дня. Потом Жермена, Клемент и Маргерита. Потребовалась акробатическая ловкость, чтоб проскользнуть, не вспугнув Маргериту; и все равно она дернулась, выпростав руку в слепом, страстном порыве. Наконец пустая ячейка Альфонсины, а напротив — мирно сложила руки на груди Антуана. Дышит легко, ровно. Спит ли она? Лежит, не шелохнется. Но все же уж слишком явно замерла, и руки сложены картинней и торжественней, чем в обычном сне.
Выхода нет. Если не спит, остается только надеяться, что ничего не заподозрила. Я скользнула в свою постель, и шелест одеяла по телу отчетливо прокатился среди ночного сопения. Я повернулась к стене, и в этот момент Антуана резко всхрапнула, отчасти развеяв мои страхи, но все же мне показалось, будто храп ее прозвучал как-то фальшиво, слишком отчетливо, слишком звучно для крепко спящей. Я заставила себя прикрыть глаза. Будь что будет. Самое главное — Флер. Не Антуана, не Альфонсина — даже не Лемерль, теперь оставшийся один в своем крохотном кабинете среди книг. И все же Лемерль, а не дочь, неотступно преследовал меня в снах. Мне дела нет до его игр, говорила я себе, погружаясь в сон. Но он являлся мне и во сне — стоя на далеком берегу полноводной, стремительной реки, он простирал руки, что-то кричал мне сквозь грохот несущейся воды, но слов его я почти не могла расслышать.
Я проснулась в слезах. Звонил колокол ко всенощной, и сестра Маргерита стояла в ногах у моей кровати со светильником в воздетой руке. Пробормотав привычное «Слава Тебе...», я поспешно поднялась, нащупав под матрасом данные мне Лемерлем красящие пилюли, увернутые в тряпицу, чтобы не оставили на пальцах красноречивых следов. Обойтись с пилюлями, как было наказано, не составит труда. После этого я смогу увидеться с дочерью.
И все же я колебалась. Поднесла к носу тряпицу, понюхала. Сквозь ткань сочился смолистый, сладковатый запах; похоже на гуммиарабик и алый краситель, который Джордано именовал «драконовой кровью». Что-то еще примешивалось к запаху: какая-то приправа, то ли имбирь, то ли анис. Он клялся, что не отрава.
Лемерль не явился ни к всенощной, ни к заутрене, ни к Часу Второму. Явился он только на капитул, сказав, что ему необходимо отлучиться по делам в Барбатр, и выбрал себе в сопровождение — как бы наугад — двух сестер. Одной была я. Другой — Антуана. Лемерль держал речь перед капитулом, Антуана приглядывала за курами и утками на птичьем дворе, я выводила лошадь Лемерля для поездки в Барбатр. Мы с Антуаной, понятно, должны были идти пешком, а новый каноник, как и подобало его почтенному сану, отправится верхом. Я чистила щеткой серые в яблоках бока лошади, седлала ее, пока Антуана кормила прочую живность — мула, двух пони и полдюжины коров, — давала им сено из закромов в глубине амбара. Мы завершили труды за час до того, как к нам присоединился Лемерль. Явился он уже без церковного облачения, которому предпочел бриджи и сапоги, более пригодные для езды верхом. На голове — шляпа с широкими полями, чтобы защитить глаза от солнца. И в этом виде он так напомнил мне Черного Дрозда прежних лет, что все во мне сжалось.
Был базарный день, и, едва мы пустились в путь, Лемерль объявил, что нам нужно закупить кое-что из снеди и выполнить еще кое-какие его поручения. Едва он заговорил про рынок, у Антуаны загорелись глаза, я же свои упорно на него не поднимала. Интересно, оказала ли ему Антуана какую-то услугу взамен за эту прогулку, или выбор пал на нее в самом деле случайно. Возможно, его просто забавляло смотреть, как толстуха-монахиня, обливаясь потом, семенит по пыльной дороге вслед за его лошадью. Впрочем, все это не имело значения. Скоро я увижу Флер.