Нырнул вновь. В голове шумело. Незадействованное сознание освободило подкорку, впитывающую шумы. В голове всплывали какие-то случайные фразы, произносящиеся разными голосами, возникали и тут же привязывались мотивчики услышанных по дороге песен. «Я буду плакать и смеяться, когда усядусь в “Мерседес”» – это неслось из окна соседнего дома, когда Сева шел на остановку. «Плакать и смеяться, плакать и смеяться, лаять и кусаться, кушать и сосаться, лыкать и выяться…» – бессмысленно повторял и коверкал случайные слова чей-то чужой голос.

Поймав еще четырех за три нырка, Сева решил пойти выгрузиться. Иногда, когда он выходил, казалось, что на его поясе пробитый спасательный круг, заполненный щебнем. Он осторожно вынул добычу и сложил ее в сумку. Взглянул на лежащие в кроссовке часы: он плавал почти сорок минут. Надо поторопиться. Он взял вещи, перенес их на пятнадцать метров в сторону и быстро пошел к воде.

Минут двадцать ему казалось, что он просто собирает свою добычу – неторопливо, как обирают сливу, наклонив к себе тяжелую ветку. Прочесывая берег, Сева постоянно сдвигался вправо, узнавая крупные детали ландшафта: два больших камня, стоящих спина к спине, необитаемая яма, пятачок гладкой скользкой глины, на которой плохо держался налет мути. В этой глине было несколько дыр, крайне удобных для донного поселения. Заглядывать в норы бесполезно – тварь может сидеть в метре от поверхности земли.

Сева сунул руку в одну – пусто. Переплыл к следующей – снова пусто. Нужно было подняться и взять воздуха. Но совсем рядом зияла третья нора. Чтобы уже не возвращаться, Сева сунулся и туда. В пальцы вонзились крепкие шипы. Понял, что воткнулся пальцами прямо в рачью морду, где между глаз и под ними, как пики, выступал вперед острейший хитин. Большим и согнутым указательным пальцем Сева попытался схватить тварь прямо за пучок шипов и усов, но противник дернулся и ушел вглубь. Севе нужно было срочно дышать, но он только сунул руку дальше – до самого плеча – и снова достал его, грамотно забившегося в самый угол. Пещера шла под поверхностью дна на глубине полуметра. У Севы потемнело в глазах, легкие стали неконтролируемо сокращаться, пытаясь вдохнуть, но вся его жизнь сейчас ушла в ноющие кончики пальцев, пытающиеся ухватить колючую морду. Вот, ухватил, потянул, нет, понял, что не сможет волочь добычу через весь подземный коридор. Сознание впало в панику от нехватки кислорода, движения стали судорожными, предсмертными, разрушительными. Он мог погибнуть прямо здесь, в единоборстве с одним-единственным раком. И это был его выбор. Не выпуская колючую морду, Сева плечом, как рычагом, проломил глинистую поверхность пещеры, сокращая путь добычи к поверхности земли. Показалось, что голову сейчас разорвет. Вот разлом дошел до предплечья – и он вытянул рака, мгновенно оттолкнулся от дна обеими ногами и вылетел на поверхность с шумом, почти по пояс, будто подтопленный на время буй.

Рак был мелким, и Сева с досадой его выбросил.

Остановившись отдышаться, он почувствовал, что раздражен. С одной стороны, тем, что ему сопротивлялись, с другой – тем, что на пустом месте повел себя, как упрямый баран. «Это меня когда-нибудь убьет», – подумалось отчетливо.

Резко выдохнув, набрал полную грудь и снова нырнул. Взял двоих, один из них – мягкий. К концу июня рачьи панцири обычно уже затвердевают, а этот, видимо, как-то припоздал линять. Его хитиновый покров был чистого голубоватого оттенка, но на ощупь броня была, как целлофан, – если держать его в руках, становится страшно за содержимое. Сева выбросил рака – он не дотянет даже до рынка, сородичи задавят в сумке.

Минуты полторы Сева просто плыл под водой. Вокруг было красиво и страшно. Он никогда не видел особенной красоты в гниющей падали. Но этот мир был чужим, непригодным для его жизни, и потому то, что показалось бы отвратительным на суше, здесь было на месте, элементом иного мироздания, в которое ему – Севе – удалось проникнуть. Мироздание всегда прекрасно, если наблюдать его со стороны.

Уже готовясь к завершению полета, Сева сунул руку в куст, мимо которого он уже проплыл. В ладонь лег крупный булыжник панциря. Сева с удивлением почувствовал необычную для рака тяжесть. Рука дернулась, когда тот ударил мощным хвостом. «Ого! Царь раков», – мелькнуло в голове. Сева всплыл и достал добычу из воды. А затем поднял на лоб маску, чтобы разглядеть поближе.

Таких больших раков Сева не только никогда не ловил, но и не видел. Он был черен, хотя нигде вокруг не было черного дна. Наверное, приполз с моря. Это был самец с огромными – величиной с Севину ладонь – клешнями и сужающимся задом. Сева разглядывал и не мог оторваться от этого красавца, подаренного зачем-то морем.

Сева нырнул вновь и маской чуть не ударился в рачью морду – тот аж подлетел на месте от внезапности атаки и был схвачен в прыжке. Вылетев из облака пыли, Сева оказался в компании еще двух крупных особей и схватил их одновременно. Он поднял голову, увидев идущий поперек его пути след. Справа, обтекаемые плывущими по инерции клубами пыли, виднелись болотного цвета сочленения. Сева ухватил очередного большим пальцем и мизинцем. Уже подобрав ноги для всплытия, он налетел на пятого, стоящего в бойцовской позе прямо перед ним, но свободных пальцев уже не было. Тогда Сева распорядился руками, как культями, зажав противника с двух сторон. Он всплыл с кишащим клубком в руках и сразу двинулся к берегу – завернуть все это в трусы было невозможно. Увидел, что на него смотрят несколько рыбаков, а парочка, пришедшая на побережье позагорать, изумленно поднялась на локтях.

Возвратившись после третьего заплыва, пересчитал раков – пятьдесят два. Решил, что достаточно. Достал из кроссовка часы – первая серьезная вещь, купленная Севой за свои деньги. Полвторого. Хорошо – рано управился, еще бы продать быстро.

Он сел на куст травы, чтобы пообедать и обсохнуть. Резким движением смахнул крупные капли с гусиной кожи плеч и вынул из нагревшейся сумки целлофановый пакет. Переложенное хлебом сало растопилось, стало прозрачным и особенно смачным. Вдохнув запах простой человеческой пищи, впился в горбушку влажным от мгновенной слюны ртом и раскусил полный соленого тепла зубец домашнего сала.

Он ел, и ему казалось, что с каждым глотательным движением возвращается его человеческий облик, о котором Сева на несколько часов забыл. Он ел то, что должны есть люди. Он ел так, будто долгое время был лишен тепла и уюта, будто по дну реки, когда он на две минуты задерживал дыхание, он на деле проплывал через неизмеримо большую толщу времени, в холоде и одиночестве.

Сева надел брюки поверх сыроватых трусов и пошел к остановке. В троллейбусе он уселся к окну и привалился к стеклу.

3

Вскоре после исчезновения отца появился отчим. Это был светловолосый детина с большим сломанным в молодости носом, двумя золотыми зубами и казацкими грубоватыми манерами. Ему было тридцать с небольшим, но он выглядел на сорок, был разведен, где-то у него росла дочь, которую никто никогда не видел. Мать Сергея Анатольевича тетя Зоя была знакомой Татьяны Геннадиевны по жэку, работала на соседних дворах. Познакомились они той самой зимой, когда семья осталась без отца. Сергей приходил помочь своей матери убрать снег, однажды помог и Татьяне Геннадиевне. Потом пришел еще. Скоро он появился и у них в доме. Сева держался с «дядей Сережей» настороженно, хотя и видел, что мама как-то вдруг превратилась в хохотушку. Сестра Настя приняла дядю Сережу как нового хозяина и с таким удовольствием лезла к нему на колени, что Татьяне Геннадиевне приходилось ее одергивать.