Розмари – тоже, хотя нашлись люди, которые пытались, образно выражаясь, заткнуть ей уши и привязать к мачте.

Мне кажется, что не столь важно, какое обличье принимает эта сирена. Я уверена, что это вообще не имеет никакого значения. С равным успехом это может быть женщина с птичьими крыльями и когтями, морская или речная русалка, либо келпи[51], плещущаяся в своём заросшем тиной водоёме. Это хоть и голодные, но терпеливые создания. Сирена может являться в виде столь обычных проявлений человеческой жизни, как жадность, горе, желание или страсть. А может обернуться висящей на стене картиной. Либо обнажённой женщиной, встреченной ночью на обочине дороги, которая обращается к вам по имени ещё до того, как вы успеваете представиться.

В первый раз, когда я пришла к доктору Огилви, она попросила меня описать какой-нибудь один особенно сложный симптом, который, как мне кажется, лежит в основе всех проблем, мешающих мне жить. Она сразу отметила, что это непростая задача и таких симптомов может быть много, но начать нужно именно с этого. Она попросила меня рассказать ей об этом симптоме, а затем описать его как можно точнее. Мне было предложено не торопиться и расслабиться. Поэтому я безропотно вытянулась на диване в её кабинете. Закрыв глаза, я молча лежала минут десять или около того. Не потому, что я не могла найтись с ответом, а поскольку никак не могла понять, как ей об этом поведать.

Когда я снова открыла глаза, она осведомилась:

– Теперь ты готова рассказывать, Индия?

– Возможно, – ответила я.

– Ничего страшного, если с первого раза у тебя не получится. Я всего лишь хочу, чтобы ты попыталась, хорошо?

Мне всегда удавались метафоры и сравнения. Всю жизнь яркие метафоры и сравнения рождались у меня без особых усилий. В тот день я использовала одно такое сравнение, чтобы попытаться объяснить доктору Огилви, какой изъян живёт в моей голове, самый худший среди прочих (или один из ему подобных). Я не пыталась умничать. Хотя бы потому, что никогда не считала себя особенно умной.

Я начала объяснять:

– Это выглядит так, словно я надеваю наушники, и поначалу в них вообще нет ни звука. Ни музыки. Ни голосов. Ничего.

У меня есть наушники. Те, что шли в комплекте со стереосистемой и пластинками Розмари. Они большие, с мягкой окантовкой, совсем непохожие на крошечные белые вкладыши, которые Абалин носила со своим блестящим розовым айподом. Я ими почти не пользуюсь, поскольку предпочитаю, чтобы волны музыки разносились по комнате, вместо того чтобы слышать её прямо в своих ушах, ощущая при этом полную тишину вокруг.

– Но затем, – продолжаю я, – где-то на заднем фоне, настолько тихо, что, возможно, это только кажется, появляются слабые помехи. Белый шум. Или чей-то шёпот. И постепенно этот звук становится все громче и громче. Поначалу его удаётся легко игнорировать. Ведь он еле различим. Но затем этот звук становится таким громким, что кроме него уже больше ничего не слышно. В конце концов он поглощает весь мир. Даже если снять наушники, этот шум не прекращается.

Она кивнула, улыбнувшись, и объяснила, что я только что очень ярко описала так называемые навязчивые мысли. Непроизвольные и нежеланные мысли, от которых невозможно избавиться, как бы человек ни старался. Позже мы много времени провели, обсуждая, какие именно навязчивые мысли меня посещают. В тот день она сказала мне, что я поступила очень умно, описав их подобным образом. По её словам, выбранное мною описание оказалось очень метким. Но, как выше было сказано, я никогда не считала себя умной женщиной. В любом случае я приняла это за комплимент, хотя и считала, что он ошибочный.

Сирены – это навязчивые мысли, которые посещают даже здравомыслящих мужчин и женщин. Вы можете называть их сиренами, хотя с таким же успехом их можно называть призраками. Это не имеет никакого значения. Раз Одиссей услышал голоса сирен, я сомневаюсь, что он когда-нибудь смог забыть их песню. Должно быть, она преследовала его всю оставшуюся жизнь. Даже после ужасного путешествия, занявшего двадцать лет, соревнований по стрельбе из лука и повторного обретения Пенелопы, когда он достиг в своей истории «хеппи-энда», эта песня, наверное, преследовала его во сне и наяву. Неизменно возвращаясь всякий раз, когда он окидывал взглядом морские просторы или поднимал глаза к небу.

Проведя день на Уэйланд-сквер, мы с Абалин отправились домой. И следующие несколько дней вроде бы всё шло нормально. Но белый шум в наушниках становился всё громче и громче, и в итоге оказалось так, что кроме него я больше ничего не слышала. В конце концов перед моим внутренним взором осталась одна лишь Ева – босая, в красном платье и соломенной шляпе, наблюдающая за нами с другой стороны улицы.

Я не могла рассказать об этом Абалин. Я была слишком удивлена тем, что она со мною рядом, и боялась, что потеряю её. У меня были все основания предполагать, что всё дело во мне, просто я – сумасшедший чертёнок, дочь такой же сумасшедшей Розмари-Энн, внучка не менее безумной Кэролайн. Именно так я и предполагала, поэтому не хотела допускать даже малую вероятность того, что Абалин бросит меня и никогда больше не вернётся из-за белого шума в моих ушах. Тем более что всё это жужжание, треск, шипение и хлопки рано или поздно исчезнут – и всё прекратится. Этот белый шум всегда прекращается. Доктор Огилви научила меня уменьшать его громкость. У меня всегда наготове таблетки, мой пчелиный воск.

Я не могу назвать себя умной. Умные женщины не подбирают голых незнакомок посреди ночи. Умные женщины честны перед собой и своими любовниками, предпринимая необходимые меры, пока не стало слишком поздно.

Я не была девственницей. Невинность я потеряла в старших классах школы, ещё до того, как решила завязать спать с мальчиками. До того, как я начала прислушиваться к своему либидо, отбросила все опасения и перестала прислушиваться к ожиданиям своих сверстников. В любом случае, хотя я и не была девственницей, всякий раз, когда Абалин занималась со мной любовью, она обращалась со мной так, словно я ещё невинна. Будто я фарфоровая кукла, которая может треснуть и разбиться, если она будет неосторожна, забыв о моей воображаемой хрупкости. У меня создалось впечатление, что она решила, будто с сумасшедшими женщинами надо трахаться, предварительно надев перчатки. Нельзя сказать, что я воспринимала это как оскорбление. Полагаю, меня это скорее забавляло. Лёжа в её объятиях или схватившись за спинку нашей кровати (на короткое время