– Нет, благодарю вас. Если вы не против, миссис Эмерсон...

– Амелия, дитя мое. Я настаиваю.

– Вы так добры... Если вы не против, Амелия, я бы хотела вернуться к разговору об Алане Армадейле.

– Буду только рада. Толковый детектив не оставляет без внимания ни одну из версий.

– Вы, конечно, вправе подозревать Алана, – с грустью в голосе продолжала Мэри. – Его многие подозревают... Но поверьте, если бы вы с ним познакомились, то поняли бы, что его вины в этом страшном преступлении нет! Он всей душой был привязан к лорду Баскервилю, своему покровителю, благодетелю и...

– Что же тогда могло приключиться с мистером Армадейлом?

– Боюсь, что-то ужасное. Упал со скалы... или заблудился в какой-нибудь пещере. – Глаза девушки были сухи, тон печален, но достаточно спокоен. Слава богу. Значит, Мэри сказала мне правду и я не оскорблю ее чувства к Армадейлу, настаивая на его вине. – Он очень изменился за несколько недель до смерти лорда Баскервиля. Прямо сам не свой стал. То расхохочется ни с того ни с сего, то ходит угрюмый, мрачный, молчит часами. Я все думала... может, это мой отказ на него так повлиял?

– Вряд ли, дитя мое, – попыталась я успокоить девушку.

– Не настолько высоко я себя ценю, уж поверьте. – На губах Мэри мелькнула слабая улыбка. – Алан не сразу изменился. Отказ он принял спокойно и только через неделю или дней десять вдруг повел себя... странно. А меня так вообще старался избегать. С ним явно было что-то не то... Может, нездоровилось? Или что-то тревожило... не знаю... Внезапная смерть лорда Баскервиля потрясла всех нас, но что сталось с Аланом! Он напоминал мне героя одного стихотворения – может, вам оно знакомо? Там идет речь о человеке, который жил не оглядываясь, потому что боялся увидеть предательство друга. Я уверена – Алан не сбежал... У него помутился рассудок, он ушел в горы и... и погиб.

– Гм... Все может быть. С другой стороны, мне кажется маловероятным, чтобы на мистера Армадейла так повлияла смерть его благодетеля. При всех своих положительных качествах лорд Баскервиль, боюсь, был не из тех, за кого подчиненные готовы идти в огонь и воду.

– Мне не хотелось бы... – Мэри запнулась.

– Такая сдержанность делает вам честь. Я все понимаю, дитя мое. De mortuis aut bene[3]и так далее. Но помните, Мэри, мы расследуем убийство, а значит, не время...

– Не время для досужей болтовни! – грянуло у меня за спиной. Бедняжка Мэри от страха выронила карандаш. – Ничего ты не расследуешь, Амелия! Заруби это у себя на носу. Перестань отрывать от работы художника и немедленно отправляйся к своей мусорной куче, а то дождешься – перекину через плечо и отволоку домой.

И моего воинственного супруга опять поглотил мрак коридора.

– Ну и трусливые же существа эти мужчины! – возмущенно констатировала я. – Знал ведь, что у меня найдется достойный ответ! Ну да ладно... с Эмерсоном я попозже разберусь. Он обязан быть примером для рабочих, а если я сейчас пойду и докажу свою правоту, его авторитет пострадает. Приятно было с вами поговорить, Мэри.

Похлопав девушку по спине, я отправилась к «своей мусорной куче». Не из страха перед разгневанным мужем с его нелепыми угрозами – вовсе нет, просто за работой хорошо думается, а юная Мэри дала мне богатую пищу для размышлений. Самым важным нюансом, конечно, стала новость о странном поведении Армадейла незадолго до смерти лорда Баскервиля. Мэри, простодушное дитя, не понимала, что это служит лишним доказательством его вины. Отсутствие мотива для убийства было слабым местом моей теории, однако все мы отлично знаем, что маньяку для убийства повод не требуется.

Вернувшись к вечеру в Баскервиль-холл, мы валились с ног от усталости и выглядели как... в общем, как люди, целый день прокопавшиеся в грязи. Можете себе представить, сколько радости нам доставила просьба леди Баскервиль немедленноявиться к ней. Ответ Эмерсона был односложен, но красноречив. Профессор затопал по коридору прямиком к нашей спальне, я же задержалась, чтобы успокоить позеленевшую от страха горничную.

К этому времени я уже кое-что знала об Атие. Родом она была из каирских коптов,[4]а потому особой любовью слуг-мусульман не пользовалась. Застенчивое, пугливое создание неопределенного возраста (египетские женщины все такие – после цветущей юности у них сразу наступает старость), Атия и шагу не ступала из дому. Ее всегда можно было найти либо в апартаментах хозяйки, либо в крохотной комнатушке для прислуги в другом крыле здания. С усердием, достойным, я бы сказала, лучшего применения, леди Баскервиль беспрестанно отчитывала свою горничную. Однажды я не вытерпела и поинтересовалась у прекрасной вдовушки – раз уж египтянки ей не по душе, почему она не наняла горничную в Англии? Поджав губки, леди Баскервиль ответила, что ее супруг не одобрял лишних расходов. Это объяснение лишь подтверждало слухи об оригинальном нраве лорда Баскервиля, в котором безудержное расточительство археолога уживалось с крохоборством в личной жизни – в Египте, к примеру, его светлость обходился без собственного лакея. Да, объяснение леди Баскервиль прозвучало вполне правдоподобно, но я-то эту дамочку сразу раскусила! Ей просто доставляло удовольствие издеваться над слугами, а горничная-англичанка не стала бы сносить брань и оскорбления так безропотно, как затравленная восточная женщина.

Оставшись со мной наедине, Атия съежилась, уронила голову и принялась быстро-быстро перебирать в пальцах некое подобие четок – нанизанные на бечевку крупные деревянные бусины.

– Передайте своей хозяйке, что мы умоемся, переоденемся – и сразу же придем, – сказала я, ласково потрепав бедняжку по руке. Та по-прежнему не поднимала глаз от четок. – Не нужно бояться, Атия!

Мне так и не удалось успокоить несчастную. Она судорожно вздрогнула и что-то невнятно залопотала, прижимая руки к груди и раскачиваясь из стороны в сторону. Поначалу я не могла разобрать ни слова из этой сумбурной, едва слышной речи. Пришлось даже слегка встряхнуть дрожащую фигурку, зато потом рассказ Атии я поняла от начала до конца. Еще и еще раз повторив, что бояться нечего, я отпустила горничную и помчалась к Эмерсону.

Мой муж, посвежевший после купания, уже зашнуровывал ботинки.

– Давай поторапливайся, – бросил он. – Чаю хочется.

– А мне, думаешь, не хочется? Ты только послушай, что я сейчас узнала от Атии! Прошлой ночью, приблизительно в то время, когда был убит Хасан, она видела, как женщина в чем-то белом, длинном и прозрачном пронеслась по пальмовой аллее. Бедняжка Атия до того напугана, что смотреть без слез нельзя. Пришлось ее...

Один ботинок прочно сидел на ноге Эмерсона. Второму повезло меньше. Он перелетел через всю комнату, снес с тумбочки роскошную вазу, та, само собой, рухнула на пол – и вдребезги. Звоном разбитого китайского фарфора мне насладиться не удалось: все заглушил рев Эмерсона. Дословно привести тираду мужа не рискну, но суть сводилась к просьбе избавить его от примеров местного суеверия, поскольку ему, видите ли, оно поперек глотки стало.