...

Однако когда странники ушли, Авраам «все еще стоял пред лицем Господа».9 Вместо того чтобы отмахнуться от нужд незнакомцев, он «освободил место для другого» в своей жизни. Он отказался от защитных барьеров, с помощью которых мы оберегаем себя от вреда, и вошел в зону сакрального опыта. Еврейское слово «кадош», которое обычно переводится как «святой», буквально означает «отделенный», «другой». Прочитанный нами миф возвещает: если мы не будем закрываться от незнакомца, а окажем ему гостеприимство, преодолев свою инертность, нежелание, страх или первоначальную антипатию, мы отчасти соприкоснемся с трансцендентной Инаковостью, которую некоторые называют «Богом».

Похожий мотив есть в новозаветном Евангелии от Луки. Через три дня после распятия Иисуса двое его учеников идут из Иерусалима в лежащую неподалеку деревню Эммаус.10 Естественно, они находятся в глубокой скорби. По дороге к ним присоединяется путник, который спрашивает, чем они опечалены. Они не одергивают его (дескать, не лезь в чужие дела), а рассказывают о казни Иисуса и объясняют, что считали Иисуса Мессией. В какой-то степени они рискуют: незнакомец мог бы высмеять их. Однако они находят мужество открыть ему сердце, предстать перед ним уязвимыми, поведать самые сокровенные надежды человеку, которого раньше в глаза не видели. Их доверие вознаграждается. Незнакомец не только не насмехается, но и утешает их. Начав с Моисея, он изъясняет им древние пророчества: Мессии суждено было пострадать, прежде чем достичь славы. На самом деле, ни в Торе, ни в книгах пророков ничто на это не намекает: незнакомец следует творческому подходу раввинистического мидраша. Ученики могли бы упрекнуть его за излишне вольное обращение с первоисточниками, однако они с готовностью слушают. Под влиянием его речей они даже меняют свою точку зрения, а их вера укрепляется. Впоследствии они вспомнят, что в них «горело сердце», когда незнакомец толковал Писание.

Это также рассказ о гостеприимстве и радушии: ученики открывают свое сознание для незнакомца, впускают в себя его идеи. Дойдя до деревни, они упрашивают нового друга остаться с ними на ночь. Момент узнавания настает, когда незнакомец преломляет хлеб за трапезой: они понимают, что все это время находились в присутствии Мессии, но «глаза их были удержаны». Прозрение длится лишь мгновение – почти сразу он делается невидим. Для евангелиста Луки это означает, что христиане могут увидеть воскресшего Христа лишь в Евхаристии, исследовании Священного Писания, а также при гостеприимстве странникам. Может статься, если мы перестанем шарахаться от чужестранца и отметать его взгляды с порога, если мы позволим ему менять наше восприятие, мы станем глубже понимать нашу собственную традицию, и у нас будут свои мгновения божественного прозрения.

И наконец, вспомним рассказ Бытия о борьбе Иакова с таинственным незнакомцем на обратном пути в Ханаан. Двадцатью годами ранее он очень нечестно поступил с Исавом, своим братом-близнецом, после чего ему пришлось спасаться бегством в Месопотамию. Теперь он возвращается в Землю Обетованную вместе с семьей, хотя ему не по себе при мысли, как его встретит Исав. Узнав, что брат идет к нему навстречу в компании четырехсот мужчин, он пугается. Он посылает семью впереди себя через Иордан, а Исаву направляет рабов с щедрыми дарами в виде домашнего скота. Про себя же думает: «Сотру [гнев] с лица его дарами, которые идут впереди лица моего, и потом увижу лицо его; может быть, он возвысит лицо мое».11 Затем Иаков остается один.

...

Эта история похожа на сон, в котором всплывает то, что мы подавляем во время бодрствования. Вспоминается, как Иаков и Исав боролись еще в утробе матери, где чуть не запинали друг друга.13 Когда близнецы, наконец, появились на свет, Иаков – он вышел вторым, – держался за пяту брата. В мифологии близнецы часто олицетворяют две половины единого целого: Исав есть «альтер эго» Иакова, но Иаков борется с ним в течение всей жизни. Иаков и Исав также символизируют два народа, Израиль и Эдом, находящиеся в непрестанном конфликте.14 Борясь с незнакомцем, Иаков борется со своим братом, своим Богом и самим собой. Отметим, как местами в тексте почти исчезает грань между Иаковом и незнакомцем, и как слово «лицо» неоднократно повторяется применительно к Иакову, Исаву и Богу: в каком-то смысле – в сознании читателя – они практически сливаются.

Враждебность формирует наше сознание и идентичность. Люди, которых мы ненавидим, не дают нам покоя: они становятся негативным присутствием в нашем сознании, – искаженная форма медитации на их плохих качествах. Тем самым, враг превращается в нашего близнеца, наше теневое «я»; мы начинаем на него походить. Как и в случае с Иаковом, народы также могут ощущать глубокий антагонизм к людям/народам, которых обидели, и враг может обретать столь важное значение в национальном самосознании, что становится своего рода вторым «я». Если мы хотим достигнуть примирения, нам приходится бороться не только с врагом, но и с самими собой. В этой борьбе, гласит миф, мы можем получить благословение, а также столкнуться с чем-то большим, чем мы сами.

На следующий день братья встречаются. Исав ведет себя с великодушием молодого принца: подбегает к близнецу и обнимает его. Они плачут. Подобно грекам, они чувствуют, что скорбь совместного прошлого создала узы между ними. Это момент мира, целостности и полноты ( шалом ). Иаков сразу связывает ekstasis примирения с эпифанией у Пенуэла. Он говорит Исаву: «Я увидел лицо твое, как бы кто увидел лицо Божие, и ты был благосклонен ко мне».15

Мы подходим к концу нашего путешествия. Остался всего один шаг. Подумаем, что чувствовал Иаков после борьбы с незнакомцем. Он был ранен, но противник благословил его. А сейчас, в свете нового дня, он идет к человеку, который некогда был его врагом.

...