Я уже давно одинок. Фанни я бросил год назад. Непроходимая дура. Точнее, непроходимый дурак я. Кое-что я должен уточнить: ее действительно зовут Фанни Савойя.

Я узнал это незадолго до того, как расстаться с ней. Она забыла у меня дома сумочку, и я заглянул в ее удостоверение личности, там было написано: Фанни Савойя, журналистка. А Элиза утверждала, что ее на самом деле зову, Кармела. Но Элиза даже не была с ней знакома. Вероятно она спутала ее с кем-то другим. А может быть, Кармела-Фанни подделала удостоверение личности? Не знаю. Не думаю. Надо было раньше спросить Элизу, почему она утверждала это с такой уверенностью.

Лаура изменилась за эти годы. Те приличные деньги, которые я тратил на нее, уходили на психоаналитика. А потом эта история с Элизой… Лаура любила Элизу по-настоящему. Это стало особенно ясно в последнее время, когда она разрывалась между Элизой, нашими детьми, Лаурой и Франческо. Разрывалась — точно сказано. Она оказалась сильнее нас всех. Теперь она тоже одинока. Сменила одного врача на другого, затем рассталась и с ним и на том поставила точку. Покончила со всей светской жизнью, забросила свои красивые платья, макияж и все такое прочее. Хотя, когда она идет по Милану, мужики до сих пор засматриваются на нее.

Сейчас у нас с ней хорошие отношения. Мы дружим. Она позволяет мне видеться с детьми, когда я хочу и могу. Она разрешает мне пользоваться домом в Кортине, тем более что сама туда больше не ездит.

Я так и не сказал ей об Элизе, пусть думает, что моей любовницей была Де Бернардис. Не имело никакого смысла признаваться ей. В конце концов, это ничего бы не изменило, кроме того что испортило бы их отношения. Впрочем, вероятно, не случилось бы и этого. Может, просто вызвало бы улыбку, и только. Не знаю.

Лаура тоже так и не рассказала мне о своей истории с Франческо. Она слишком любила его, чтобы открыть мне это. Не исключаю, что любит и до сей поры. Мы много чего не сказали друг другу. Но я всегда знал о них. Еще с их школьных лет. Я на десять лет старше Франческо и в чем-то старался заменить ему отца, не навязывая своего участия, как бы исподволь, никогда не перегибая палку. Я не хотел, чтобы он стал таким же, как я. Франческо — уникум и должен оставаться им. Надо было родиться таким, чтобы жить, как он. Я бы так никогда не смог. Я нередко завидовал ему. Я хотел бы жить, как он, думать, как он, двигаться, как он, но у меня не получалось: я — это я.

Когда я женился на Лауре, я знал, что у них с Франческо все кончено. Я любил Лауру, в этом я не сомневаюсь и сегодня. Она была так красива, так красива… Я хотел доказать самому себе, что она могла полюбить меня, после того как любила его.

Когда у Франческо все началось с Элизой, он не знал, как смотреть на меня. Он явно чувствовал себя виноватым, мы даже однажды поругались, точнее, это я наорал на него, отводя душу. Он стоял молча, даже не пытаясь возразить мне, что между мной и Элизой и так все кончено, как когда-то было кончено у них с Лаурой, по крайней мере для него, перед тем, как появился я, и как будет кончено между мной и Лаурой десять лет спустя. А ведь это могло бы стать серьезной аргументацией и солидной защитой. Но он стоял с опущенными глазами и не отвечал мне, несмотря на то что я оскорблял его. И лишь в самом конце сказал, что я последний человек, у которого бы он хотел увести женщину. И то если эта женщина — Элиза. Когда я понял, когда до меня дошло, как сильно он любил ее, как сильно они любили друг друга, у меня прошла вся злость на них, больше того, глядя на них, я чувствовал себя счастливым. За него, за нее и, в конечном счете, за себя. Я всю жизнь желал, чтобы Франческо наконец успокоился, — как же мне не чувствовать себя счастливым? Это для меня намного дороже, чем любовь женщины, которая меня не любила. Которая меня недостаточно любила.

С тех пор, как Франческо уехал, его дочь постоянно живет с Лаурой. У меня не хватает времени видеться со своими-то детьми, что уж говорить о племяннице.

Лаура любит ее как собственную дочь, может, потому, что видит в ней ребенка, которого оно хотела иметь больше всех других. Или, может, потому, что она дочь Франческо. Или просто потому, что Лаура необыкновенный человек.

Да, она оказалась необыкновенной женщиной. Видимо, я ошибался и на ее счет тоже. В течение стольких лет я потакал ее тщеславию, палец о палец не ударяя для того, чтобы вырвать ее из этого иллюзорного мира, который служил ей сценой, где она могла играть роль — роль успешной и богатой женщины. Она, родившаяся в бедности.

Франческо отсутствует уже больше трех месяцев. Где он, я не знаю, как не знаю, когда вернется, да и вернется ли вообще. Я отвез его рано утром в Мальпенсу[31]в тот день, когда он улетал в Нью-Йорк.

— Нью-Йорк — последнее место, куда тебе надо бы ехать, — сказал я ему в машине.

— Других у меня нет, Флавио. Я должен туда вернуться. Мне это нужно позарез.

Я остановил машину у входа в аэропорт, подождал, когда он зарегистрируется, после этого попрощался с ним. Мы обнялись. Крепко, что с нами давно не случалось. Не сказав друг другу ни слова. Только это долгов и крепкое объятие. Он прошагал длинным коридором международного терминала, миновал стойку таможенника и был готов исчезнуть в самолетном брюхе, когда я позвал его, крикнув вслед:

— Мы еще есть, Франческо! Прошу тебя, не пропадай! Звони, пиши и возвращайся скорее!

Он повернулся и с улыбкой кивнул мне… я не могу описать эту улыбку, но я не забуду ее никогда. Некоторые улыбки, как и некоторые взгляды, невозможно забыть, они лучше многих слов выражают состояние души человека. Эта его улыбка… мягкая… полная любви… с оттенком неизбывной печали… словно его боль, не отпуская его, не давала времени на то, чтобы улыбнуться иначе, как все нормальные люди улыбаются на прощание.

Я всегда считал, что единственное путешествие, которое действительно стоило совершить, это путешествие за пределы самого себя. Но туда я больше не ездок. Куда бы мы ни отправились, нравится нам это или нет, мы суть мы, мы неизбежно тащим с собой нарастающий груз собственной личности и смотрим на мир теми же глазами.

Поднявшись в междугородний автобус «Грейхаунд», я начал совсем иное путешествие, при котором нет необходимости в физическом перемещении: путешествие как погружение в себя самого, путешествие, которое позволяет увидеть себя другими глазами. В таком скорбном состоянии я и покинул Штаты.

Я улетел в Канаду. Добрался до Новой Земли. Проплыл вдоль берегов Гренландии. В погоне за ночью, которая здесь никогда не наступает, проехал всю Исландию, с ее свинцовым морем и впечатляющими панорамами. На джипе тонущем в грязи грунтовых дорог, я пересек пустынное плоскогорье и вышел из машины посредине безлюдной степи, продуваемой арктическими ветрами, что выкричать всю свою боль. Поехал дальше, сначала вдоль кромки ледника, а затем почти сразу, мимо луж кипящей серы. покидая остров, я забыл обо всем, зачарованный спектаклем неописуемой полярной зари. Я сел на паром до Свальдбарда, оттуда маленький самолетик доставил меня в Санкт-Петербург где я сел на поезд до Самарканда. Я прошагал вдоль Великой Китайской стены. Я ощущал кожей дуновение злобного афганца[32]. Я спал в войлочной юрте монголов-кочевников из Центральной Азии. Я пересек Индию, от Калькутты до Дели, перебрался в Пакистан, доехал до Карачи и там, в устье Инда, сел на борт йеменского грузовоза, направлявшегося в Массауа[33]…