Реми по натуре был ей близок. Ей не составило большого труда разгадать характер молодого человека, она его раскусила раз и навсегда. И теперь ее не заставали врасплох ни его слова, ни его жесты, ни желания. При любых обстоятельствах она могла заранее предсказать, что сделает или скажет Реми. И даже здесь, в машине, не зная точно, какие мысли его одолевают, она почувствовала, что настало время вывести его из задумчивости. Эме взяла его за руку.

Реми не вздрогнул от неожиданности. Между ними было полное взаимопонимание. Он прислонился к ней, немного вытянулся на сиденье, чтобы не возвышаться над Эме, и, положив ей голову на плечо, вздохнул от переполнявших его сердце грусти и покоя.

– Меме, дорогая…– прошептал он.– Меме…

Она поняла, что кроется за его едва слышными словами. Она почувствовала, что ему хочется поделиться тем, что лежало на душе. Она стала задавать вопросы, давая ему возможность высказаться. И он поведал ей историю Агатушки, историю, в которой Эме далеко не все было известно. Он рассказал о тайне, вернее, тайнах старой девы: той, что она по своей воле открыла ему перед кончиной, и той, что нечаянно вырвалась у нее.

– Меме, – произнес Реми, – веришь ли ты, что именно такими были в прошлом люди?

– Да…– ответила Эме.

И замолчала. Она сердилась на себя за легкомыслие, за порой поспешные ответы, уже не раз сыгравшие с ней злую шутку. Последнее время она взяла в привычку начинать фразы, в которых выражала свое мнение, словами: «Если я правильно поняла» или «Возможно, вы не разделяете моего мнения». Подобные уловки были неуместны с таким человеком, как Реми, который тонко воспринимал окружающий мир, и она, столь часто прибегавшая в своей речи к этим оборотам, избегала их в его присутствии. Она только сказала:

– Ты подумаешь, что я, как старая баба, несу всякую чепуху. Но, Мики, мне кажется, что таких людей, как Агатушка, в наши дни уже больше не встретишь. Они канули в прошлое вместе со своей эпохой. Крах этой семьи, окончательное ее разорение из-за одной женщины, самоотречение старой девы, ее преданность и обет молчания на всю оставшуюся жизнь. И тайная любовь к твоему отцу…

С присущим ей тактом она не упомянула в разговоре Алису и как бы не обратила внимание на предпочтение, которое ей оказывали родители в ущерб Реми. Она продолжала:

– Ты только посмотри, как распорядилась судьба. Если бы отец этой несчастной не разорил свою семью, ей бы не пришлось идти в приживалки в богатый дом, тогда бы она никогда не встретилась с твоим отцом.

– Она бы не мучилась целых полвека, не говоря никому ни слова, – добавил Реми.

– Да, – ответила Эме, – но тогда бы она не знала, что такое любовь.

Она повернулась лицом к Реми. Не убирая голову с ее гостеприимного плеча, он поднял глаза на свою подругу. В последних отблесках уходящего дня он увидел на ее губах вечную улыбку. Она перестала на секунду улыбаться только затем, чтобы поцеловать Реми в лоб. Потом ее рот привычно сложился в улыбку, приоткрывая белевшие в темноте зубы. Он почувствовал свежесть ее дыхания, которое он смог бы с закрытыми глазами отличить от дыхания сотен молодых женщин.

Они замолчали. Настала ночь, но луна еще не появилась на небе. Реми различал в темноте по обе стороны дороги деревья, холмы, известковые проплешины, возникавшие и тут же, по мере продвижения машины, убегавшие назад. Дорога была прямой, а машина – на хорошем ходу. Она двигалась, унося вперед в своем теплом и мягком салоне пассажиров. Благодаря присутствию доброй феи, с которой Реми посчастливилось заключить союз, небольшой лимузин чудесным образом превратился для него в настоящий рай на колесах, в алтарь, дававший ему утешение и сердечное тепло. Реми прикрыл глаза. Ему уже грезилось, как они приедут в Монпелье, как займут комфортабельный номер в гостинице, которую там, несомненно, найдут. Несмотря на недавно пережитые волнения, несмотря на печальное событие, ставшее причиной его поездки в Кордес, он не мог отказаться от мысли, что ему хочется поскорее лечь с Меме в постель, чтобы вдохнуть приятный запах ее тела, ощутить свежесть кожи на руках и груди и в особенности свежесть ее рта. Он часто повторял: «Меме, когда ты меня целуешь, мне кажется, что у тебя мед на кончике языка». Он также любил ей говорить после любви, когда лежал вытянувшись рядом на спине: «Меме…» «Хм?» – улыбаясь произносила она.– «Меме, меня беспокоит…»

Как было приятно без всякого лукавства признаваться в самых интимных вещах женщине, зная наперед, что не допускаешь тактической ошибки! Реми предвкушал заранее эти радости, ставшие уже привычными. Он попросит Эме возобновить их при первой же остановке. Она, несомненно, поймет его.

– Меме, дорогая…– снова прошептал он.

Полчаса они ехали, боясь пошевелиться. Затем Реми поднял голову. Его движение не застало Эме врасплох, она подождала еще несколько минут. Машина плавно мчалась по дороге. Реми повернулся и прижался к ней другим боком. Однако Эме не шевельнулась.

– Мики! – позвала она.

Ее голос утратил присущую ему звонкость, словно какая-то скрытая мысль приглушила его звучание и сконцентрировалась в этом коротком обращении, возвещавшем о чем-то не совсем обычном.

– Что, Меме?

– Мики, мы только что с тобой в разговоре об Агатушке упомянули о том, что порой достаточно какого-нибудь одного события, чтобы перевернуть всю нашу жизнь.

– Да, Меме, и что?

– Вот и мне хочется поделиться с тобой одним секретом, которого никто не знает. Правда, я его не доверяла никому. А те, кто о нем знал!.. С той поры прошло так много времени, что одни люди уже умерли, а другте позабыли. А всем остальным я никогда не рассказывала… Это мой личный секрет…

Она секунду помолчала. Однако вовсе не для того, чтобы собраться с духом. Ибо она продолжала тихим, но твердым голосом:

– Мики, пусть это станет доказательством моего доверия и уважения к тебе. Потому что в моей жизни тебе принадлежит особое место.

Теперь было слишком темно, чтобы Реми мог разглядеть черты и выражение лица Эме, но он скорее почувствовал, чем увидел, что она подняла руку: несомненно, она вдыхала запах своего платочка.

– Послушай… – совсем тихо произнесла она. – Когда-то… когда-то у меня был… сын.

Реми не произнес ни слова. И ее не удивило его молчание: она знала, с каким настроением он слушал ее слова.

– Ты только не подумай, – продолжала она с той же интонацией, – если я никогда не говорю о нем, то вовсе не из-за глупого кокетства. Конечно нет, просто… мне неудобно говорить о нем своим знакомым. Из уважения к его памяти. А потом, мне кажется, что так он мне еще ближе.– Она немного помолчала.– Когда мы с тобой говорили о том, что иногда все наше существование зависит от одного какого-то события, ты теперь понимаешь, почему я подумала о нем. Ты понимаешь, что, если бы мой бедный мальчик остался в живых, я вела бы себя по-другому. Я бы отказалась от привычного образа жизни прежде всего из-за того, что мне надо было бы заняться его воспитанием. А потом мне бы и не хотелось. Я была бы матерью, мамой, как множество других женщин. У меня не было бы желания искать что-то на стороне, если бы все было со мной… Наконец… ты понимаешь, о чем я говорю.