Пришла весна, стремительная и шальная, настоящая русская весна. Волнение переполняло его настолько, что после часовой прогулки его сразу же обволакивала приятная дрема. Писем из дома не было. Крутовского уже услали с этапом в Иркутск, и тут вдруг Ленин почувствовал одиночество и отчасти даже тревогу. Он боялся, что затишье связано с какой-то угрозой для него.

Но наконец-то, 16 апреля, на красноярский вокзал прибыл поезд с остальными осужденными. Это были те, кто не мог заплатить за собственный проезд по железной дороге. Ленин узнал об их прибытии и ожидал на вокзале. Сопровождавшему заключенных конвою было отдано распоряжение не разрешать им вступать с кем-либо в разговоры, даже запрещалось стоять близко к окнам. Но, как потом вспоминал Л. Мартов, многим из них все-таки удалось, усыпив бдительность охранников, подойти к Ленину, перекинуться с ним несколькими словами и пожать руку. На следующий день или через день-два Ленин опять увиделся с ними. Охрана не обращала внимания на полноватого молодого человека в меховой шапке и шубе, похожего на местного купца. К его вящему удовлетворению, он даже ухитрился обстоятельно побеседовать с Н. Е. Федосеевым, которого отрядили выполнять роль носильщика. После этого арестанты проследовали в места своей ссылки. Что касается Ленина, то 17 апреля, прожив целый месяц в Красноярске, он прослышал о том, что его хотят отправить в Минусинск. Как ни странно, это известие он получил не от местного полицейского начальства, а неофициально от Я. М. Ляховского, осужденного по делу Петербургского «Союза борьбы…». Ленин был вне себя от радости. Он сообразил, что ему предстоит пробыть в Красноярске еще несколько дней, потому что была пора весенней распутицы, дороги были размыты, а пароходы по Енисею еще не ходили. Оба города, Красноярск и Минусинск, стояли на Енисее, и он полагал, что его скорее всего отправят в Минусинск по реке. Прошла еще неделя, и он уже точно узнал, где ему предстояло провести годы ссылки. Примерно в пятидесяти километрах южнее Минусинска находилось село Шушенское; туда-то и должны были его доставить. Без всякого сомнения, через родню и знакомства Марии Александровны в Петербурге были приведены в движение соответствующие рычаги власти, потому что и на этот раз он оказался в привилегированном положении. Места к югу от Минусинска славились как «Сибирская Италия». Ни один из ссыльных революционеров, арестованных одновременно с ним, не был туда направлен. Мартова и Ванеева услали в Туруханск, на север, Старков, Кржижановский и Лепешинский обосновались в Минусинске. Дело в том, что во всех бумагах и ходатайствах, направляемых в высшие инстанции его матерью, говорилось, что ее несчастный сын страдает от туберкулеза и ему предписан умеренный климат, поэтому Шушенское — единственное подходящее для него место. Бумага что, она все стерпит.

Узнав, куда его посылают, Ленин, говорят, запел от радости. У него даже возникло желание сочинить оду по этому случаю, но получилась только одна строчка. Ее он приводит в письме к матери: «В Шуше, у подножия Саяна…»

Благодаря такому случаю мы имеем образец поэтического творчества, и притом — единственный! — оставленный нам Лениным.

Еще бы ему не запеть от радости! Он читал о Шушенском и знал от людей, что это за прекрасный уголок Сибири. Он горел желанием поскорее оказаться там. Село стояло не на самом Енисее, а на берегу одного из его притоков. Километрах в двух начиналась тайга, а на горизонте возвышались Саянские горы. Это были благодатные места для охоты. По берегам реки и в сосняке было полно дичи, а в тайге кто только не водился: медведи, олени, дикие козы, белки, соболь. Отдаленность от города дарила еще одно преимущество: все было страшно дешево. Там можно было прожить на восемь-девять рублей в месяц.

Но полицейское начальство не спешило. Ленин все бродил и бродил по улицам Красноярска. Работать ему совсем не хотелось. «Для занятий достал себе книг по статистике, — писал он матери и сестре Анне, — …но занимаюсь мало, а больше шляюсь». Подобное признание вырвалось у него только раз, ну, может быть, дважды за всю его жизнь.

Больше всего его радовало то обстоятельство, что, живя в Шушенском, он не будет соприкасаться с остальными ссыльными. Он терпеть не мог мелких дрязг между ними и бесконечных выяснений отношений. Он вообще презирал толпу — была в нем такая «аристократическая» черта. Он был намерен предаться размышлениям и писать, наслаждаясь творческим одиночеством. На просьбы матери и сестры позволить им приехать погостить у него он отвечал резким отказом, ссылаясь на то, что им будет трудно перенести суровую сибирскую зиму, и строгим тоном внушал, как они должны благодарить Небеса, живя в цивилизации. Его сестра говорила, что он «негостеприимен», так оно и было. Но когда Ленин узнал, что его брата Дмитрия, студента медицинского факультета Московского университета, должны отправить на юг России, где в это время свирепствовала чума, он неожиданно расчувствовался. Почему бы, писал он, брату Дмитрию не приехать в Сибирь, где в докторах нуждаются больше, чем в европейской части России, вместо того, чтобы рисковать своей жизнью в чумных бараках? Вместе ходили бы на охоту, если вообще сибирское житье способно пробудить в нем охотника. Как было бы хорошо, если бы Дмитрий работал где-нибудь не очень далеко от него и охотился бы поблизости. «Милости просим», — писал он. Сознательное решение Дмитрия пойти на риск для собственной жизни, этакий акт самопожертвования, задело Ленина за живое и сильно его озадачило. Такие вещи были ему непонятны. Бывало, он даже приходил в ярость, узнав о том, что кто-то пожертвовал жизнью из высоких побуждений, — для него это было результатом глупого, пустого самообмана.

Итак, дни в Красноярске текли, и он, как бы посмеиваясь над своим положением, жаловался, что книги, которые он заказал, все не приходят и что у него кончаются деньги. Ему нужны были книги, горы книг; он умолял Анну устроить так, чтобы за статьи, которые он будет писать, ему платили гонорар не деньгами, а книгами. Он предлагал также себя в качестве переводчика книг, или даже служить своего рода главным координатором огромного переводческого бюро, которое бы вовлекло в общий проект всех политических ссыльных. Разумеется, руководство осуществлял бы он сам и следил бы за качеством работы. Кроме книг, ему нужны были еще журналы. Он считал, что ему хватит денег подписаться на пять журналов. Поскольку он трудился над своим исследованием на тему о развитии капитализма в России, ему особенно необходим был «Ежегодник Министерства финансов», официальный орган Министерства финансов, и еще — журнал «Русское Богатство», где экономике отводился целый раздел. Но настоящей его страстью, можно сказать, пожизненной, была статистика. Он любил голые цифры, их сущую конкретность, — недаром он завещал коммунистической партии свято чтить статистику. Она выполнила завет, и это привело впоследствии к тому, что можно было бы определить как цифровую гигантоманию.

Может показаться, что Ленин праздно проводил время, наслаждаясь жизнью в уютном частном пансионе. На самом же деле он копил силы, готовясь к предстоящей напряженнейшей работе. Он не собирался терять время в ссылке зря, полагая, что его можно будет использовать с толком: писать книги и статьи, сочинять прокламации и тайно переправлять их из Сибири в европейскую часть России, и кроме того, надо было много, очень много читать. А еще было необходимо сохранить и укрепить сеть партийных ячеек, наладить выпуск и распространение нелегальной литературы. Нельзя было лишать поддержки товарищей, оставшихся в Санкт-Петербурге, и при случае, если бы там начался разброд, следовало немедленно вмешаться. Не должна была прерываться связь с жившими за границей Плехановым и Аксельродом.