Во мраке зловонной темницы Анжелика слушала эти голоса, но не могла сосредоточиться на рассказах. Мысль о том, что ее тоже подвергнут пытке, как это обязательно случалось с каждым обвиняемым на предварительном допросе, пока не занимала ее разум. Маркизу Ангелов волновало лишь одно: «Мои малыши… что будет с ними?.. Кто о них позаботится? Вдруг их забудут в башне? И их съедят крысы…»

И несмотря на то что в камере царил леденящий влажный холод, на висках Анжелики выступили капельки пота.

Присев на корточки на груду гнилой соломы, молодая женщина оперлась о стену и, обхватив руками колени, старалась унять дрожь и найти доводы, которые помогли бы ей успокоиться.

«Конечно, всегда найдется какая-нибудь женщина, которая позаботится о них. Безусловно, все они неряхи и все крайне бестолковы, но, в конце концов, они же кормят собственных детей… Значит, покормят и моих. Впрочем, если Полька там, то можно не беспокоиться… И Николя, он присмотрит за малышами…»

Но вдруг Николя тоже арестован? Анжелика заново пережила ту панику, что охватила ее, когда она металась от проулка к проулку, пытаясь вырваться из кровавой каши, вновь и вновь натыкаясь на заградительные отряды стражников и сержантов.

Все выходы с ярмарки и из предместья оказались перекрыты, можно было подумать, что число полицейских и стражников возросло втрое.

Анжелика пыталась вспомнить, не ушла ли Полька с ярмарки до начала схватки. В последний раз, когда Маркиза Ангелов видела подругу, бесстыдница волокла какого-то молодого провинциала, одновременно напуганного и восхищенного, к берегам Сены. Но они могли зайти в одну из многочисленных лавок, могли пройтись по ярмарке, выпить в кабачке…

Анжелика собрала всю свою волю и сумела убедить себя, что Полька не арестована, и эта мысль немного успокоила молодую мать. Где-то в глубине ее сознания, охваченного страхом, зарождалась страстная мольба, и ее губы машинально шептали обрывки забытых молитв: «Смилуйся над ними! Защити их, Пресвятая Дева Мария… Я клянусь, — повторяла Анжелика, — если мои дети будут спасены, я вырвусь из этого грязного болота… Я убегу от этой банды преступников и воров. Я попытаюсь зарабатывать на жизнь собственными руками…»

Молодая женщина вспомнила о цветочнице и принялась строить планы. Оставшиеся до рассвета часы не показались ей такими мучительно долгими.

Утром раздался оглушительный лязг замков, скрип ключей, и дверь открылась. На стенах камеры заплясали блики света от факела, который держал в руках стражник. Дневной свет, лившийся сквозь маленькое зарешеченное окошко, прорубленное в стене толщиной в два туаза, почти не освещал темницу.

— Так, ребята, вот и маркизы! — радостно воскликнул стражник. — Ну-ка, подойдите поближе. Да, жатва будет отменная.

В камеру вошли еще три охранника, закрепив факел в кольце на стене.

— Давайте-ка, милочки, будьте умницами, договорились?

И один из мужчин вытащил из-под куртки большие ножницы.

— Снимай чепец, — приказал он ближайшей женщине. — Фу! Какие седые волосы. За них мы получим всего несколько су. Я знаю одного цирюльника, живущего рядом с площадью Сен-Мишель, он делает дешевые парики для старых клерков.

Солдат срезал седую шевелюру женщины, перевязал ее веревкой и бросил в корзину. Его товарищи внимательно изучали головы других арестанток.

— Со мной даже не трудитесь, — сказала одна из узниц. — Вы меня недавно стригли.

— Надо же, правда, — согласился жизнерадостный стражник. — Я ее узнал, маленькую шлюшку. Хе-хе! Как я вижу, вам нравится наш постоялый двор!

И тут один из солдат подошел к Анжелике. Она почувствовала, как грубая рука ощупала ее волосы.

— Эй! Друзья, — позвал он напарников, — у нас подарочек. Ну-ка, подтащите ее к факелу, посмотрим повнимательнее.

Солдаты стащили с Анжелики чепец, и теплый мерцающий свет озарил волну роскошных волос, отливающих медом. Раздался восхищенный свист.

— Великолепно! Конечно, они не совсем белокурые, но у них отличный оттенок. Мы сможем продать эти волосы господину Бине с улицы Сен-Оноре. Он никогда не спорит о цене, но всегда спорит насчет качества: «Заберите обратно вашу паклю с паразитами», — вот что он мне говорит каждый раз, когда я приношу ему волосы заключенных. «Я не делаю парики из волос, уже поеденных червями!» Но тут уж он не станет задирать нос.

Анжелика поднесла руки к голове. Они не могут остричь ее волосы. Это просто невозможно!

— Нет, нет, не делайте этого! — взмолилась бедняжка.

Но сильные руки отбросили ее кулачки.

— Давай-давай, моя красавица, если хотела сохранить шевелюру, не стоило попадать в Шатле. Ну пойми, нам тоже нужно немного подзаработать.

И, ловко орудуя ножницами, под их громкое металлическое лязганье солдат срезал рыжевато-золотистые пряди, которые еще совсем недавно с таким благоговением расчесывала Барба.

Когда солдаты вышли, Анжелика провела дрожащей рукой по своему лишенному волос затылку. Ей показалось, что голова стала слишком маленькой и слишком легкой.

— Не плачь, — сказала одна из женщин. — Они отрастут. Если только ты больше не дашь себя остричь. Потому что эти стражники — знатные жнецы. Заруби себе на носу: волосы в Париже стоят дорого, ведь все щеголи мечтают о париках.

Молодая женщина, не отвечая, вновь натянула чепец на голову. Ее товарки по несчастью полагали, что она плачет, но Анжелику просто била нервная дрожь. Неприятный случай уже почти стерся из ее памяти. В конце концов, велика важность! Единственное, что беспокоило Анжелику, — это судьба ее детей.

ВРЕМЯ словно остановилось. Камера, где собрали всех арестованных женщин, оказалась настолько тесной, что в ней было тяжело дышать. Одна из заключенных сказала:

— Слава Богу, что всех нас засунули в эту клетушку. Обычно ее называют «Вход-в-две-калитки». Сюда пихают тех, кого вообще-то не за что арестовывать. Ведь когда нас задержали, мы не делали ничего плохого. Просто гуляли по ярмарке, как и все. Нас и не стали обыскивать, потому что там все были, даже почтенные надзирательницы из Шатле развлекались на ярмарке Сен-Жермен.

— Да уж, полиция там точно была, — с горечью заметила одна из девиц.

Анжелика дотронулась до кинжала, спрятанного под одеждой. Это был кинжал-близнец того лезвия, что Родогон-Египтянин метнул в Николя.

— Хорошо еще, что нас не стали обыскивать, — повторила женщина, которая, как и Анжелика, прятала под своим порванным платьем оружие, а может быть — жалкую выручку в несколько экю.

— Еще обыщут, не переживай, — усмехнулась другая сокамерница.

Большинство женщин отнюдь не ожидали ничего хорошего. Они рассказывали тюремные байки о заключенных, просидевших взаперти больше десяти лет, прежде чем о них вспомнили. А те, кто хорошо знал Шатле, описывали камеры, существующие в зловещей крепости. По их словам, здесь имелся, например, карцер «Без удобств», заполненный экскрементами и разными ползучими гадами, причем там стоял такой смрад, что нельзя было даже зажечь свечу. Другой каземат прозвали «Мясная лавка», потому что он был отравлен тошнотворными испарениями из большой мясной лавки, расположенной по соседству. «Цепями» окрестили огромную камеру, в которой заключенные были скованы одной цепью. Еще были камеры «Варварство», «Бальзам», она же «Пещера»; «Колодец», или «Котлован» — каменный мешок в форме перевернутого конуса. Несчастные узники в этой камере постоянно находились по колено в воде и не могли ни сидеть, ни лежать. Обычно они умирали после двухнедельного заключения. Вполголоса женщины рассказывали о страшных «Камерах забвения» — подземных казематах, откуда никто не возвращался живым.