Но уже договаривая эту фразу Гаитэ поняла — Сезар не захочет. По тому, как закаменело лицо, каким уклончивым сделался взгляд.

— Всё ещё надеешься стать императором Саркассора? — как она не старалась, ей не удалось полностью изгнать обиду и горечь из голоса. — Но каким образом? Убьёшь своего брата? Я никогда не соглашусь на это!

— Гаитэ, Торн знает, что ты выжила. Наши желания — это просто мечты. Нам не уйти. Никто не позволит.

В течении нескольких мгновений Гаитэ смотрела на него с молчаливым вниманием. Потом с решительностью, которая появляется у женщин, когда они решаются высказаться начистоту о чём-то, для них очень важном, произнесла:

— Сезар, бывают минуты, когда недомолвки неуместны. Я буду говорить с тобой без страха и без опасения быть неправильно понятной. Мне кажется, мы так давно знаем друг друга — целую вечность, а ты так часто говорил мне о своей любви, что это придаёт мне смелости высказаться до конца. Я смею надеяться, что ты сможешь найти счастье в спокойной домашней жизни, с преданной и любящей женой. Давай оставим всех и уедем? В дальние края — за море, туда, где всё иначе? Где люди ещё могут надеяться на счастье?

Последовала долгая, мучительная пауза.

В общем-то Гаитэ уже не требовались слова, чтобы понять ответ. Он был заложен в самом молчании. Стыд и горечь заполнили её сердце. Она в отчаянии отвернулась, кусая губы, с трудом подавляя желание закрыть лицо руками.

— Гаитэ, ты недостаточно окрепла после болезни и потому не до конца отдаёшь отчёт словам, — Сезар старался придать голосу мягкость и тот звучал ласково и нежно. — То, о чём ты говоришь, невозможно. Как бы я не хотел того же.

Гаитэ испытала чувство жестокого унижения.

— Гаитэ?..

— Не говори ничего больше! Сказанного достаточно.

— Но я хочу, чтобы ты поняла! Я люблю тебя, всей душой и всем сердцем…

— Сейчас будет «но»?

— Я воин, Гаитэ! У меня есть обязательства. Могу ли я бросить всех сейчас, бросить всё, особенно сейчас, когда дела идут так плохо? — со страстью в голосе произнёс он, блестя глазами. — Когда-то ты говорила мне о долге женщины и, как бы не было мне тогда больно, как не было тяжело, я понял тебя и принял твой выбор. А сейчас постарайся понять меня ты. Дело не во властолюбие, хотя оно сильно, я не отрицаю — дело в том, что плох тот генерал, что бросает свою армию при поражении. Плох тот правитель, что отходит от дел в тяжёлые времена, предавая страну анархии и беспорядкам. Если отрекаться от чего-то, то лишь во времена благополучия, но не во время бед.

В течение минуты они оба молчали.

Сезар смотрел так, словно хотел прочитать, что делается на душе у Гаитэ. Он словно старался облегчить взглядом невольно нанесённую рану. Но Гаитэ не хотела утешений. Всё было уже сказано. Что ещё добавить?

— Ты прав, — со вздохом вымолвила, наконец, Гаитэ. — Пусть будет так.

— Гаитэ?..

— Сейчас я хочу, чтобы ты ушёл.

— Но…

— Уходи и не возвращайся! Опасность мне больше не угрожает. Черз несколько дней я планирую вернуться к мужу.

— Гаитэ…

— Я знаю, чего ты хочешь, чего добиваешься, на что надеешься, но бесстыдная чувственность тайного романа не для меня, а ты по-прежнему не готов ни на что большее. Мы стоим на тех же позициях, что всегда. Ничего не изменилось.

— Я не хочу тебя терять. Между нами есть то, что разорвать не получится, что не изменить. Это как болезнь, от которой нет лекарств. Как яд без антидота. Ты притягиваешь меня чем-то, что сильнее похоти и даже долга. То, что между нами стоит — оно прекрасно? Или ужасно? Такая зависимость от другого человека, такая нужда в ком-то — это дар или проклятие? Преисподняя, Гаитэ! Ты требуешь от меня слишком многого! Покинуть Саркассор — потерять одну свою половину, потерять тебя — потерять другую. Почему я должен выбирать?! Почему?! Я могу получить и то, и другое! И дать этой стране куда больше, чем способен брат!

— Но для этого тебе придётся его убить. Я не соглашусь на это никогда. Оставить Торна — да, но убить — никогда.

— А стоять в стороне и смотреть на то, как он будет убивать меня — согласишься?

Продолжать данный разговор не было смысла. Сезар выбрал власть. На самом деле Гаитэ знала, что так будет. Оставайся она в здравом уме, не будь так расстроена лихорадкой и болью, не потеряй в бреду ориентиров, наверное, не забыла бы, что характере Сезара желать получить всё и сразу — и её, и трон.

По тоскующим чёрным глазам она поняла, что он успел почти пожалеть о данном ответе. И всё же другого дать не мог — это Гаитэ хорошо понимала.

— Спасибо, Сезар, что был со мной. Спасибо, что спас мне жизнь. Теперь уходи.

— Гаитэ…

— Уходи. Пожалуйста!

* * *

Она не жалела, что выжила, просто не очень хорошо представляла себе, жить дальше. Гаитэ больше не сомневалась в том, что не любит Торна и не верила в то, что он когда-либо любил её. От одной мысли, что придётся вернуться во дворец, ей начинало трясти, хоть она сама не до конца понимала причины такой странной реакции. Какое-то странное осложнение после болезни.

Всё же бессмысленно избегать неизбежного.

— Кристоф, вели заложить экипаж, — распорядилась Гаитэ. — Мы возвращаемся.

— Но, госпожа моя, вы слишком ещё слабы.

— Делай то, что говорю. Не желаю большое оставаться здесь.

— Позволите известить вашего мужа?

— Не позволю. Просто вели заложить экипаж!

— Да, госпожа.

За время её болезни город успел измениться. Исчезли уличные торговцы, никто не расхваливал в полный голос свой товар. Закрылись лавки и магазины, не было петушиных боев, уличных балаганных представлений. Зато то здесь, то там тянулись длинные похоронные процессии. То тут, то там сновали «собиратели мёртвых», бредущие от дома к дому с белыми палками, чтобы проверить, есть ли в запертых домах новые умершие. В их обязанности входило сообщать настоятелям храмов о новых жертвах болезни.

Кристоф говорил, что их много. Слишком много. Столько, что невозможно хоронить мёртвых по отдельности. На окраинах Жютена рыли огромные братские могилы, туда каждую ночь свозили трупы. Некоторых, как положено, в гробах, но большинству везло меньше — просто заворачивали в простыни.

Над городом стаями кружилось вороньё.

Гаитэ чувствовала, как горечь в её сердце переплавляется в гнев. Ей хотелось крикнуть в затянутое тучами небо: «С меня довольно! Слышишь, ты! Добрый ли Дух или Высший Разум?! Кем бы ты ни был, с меня довольно несчастий, бед и бесконечных странствий! Если даже королева в этом проклятом королевстве так несчастна, то что же с остальными?».

Дворец походил на неприступную крепость, о всё же привратник распахнул ворота, когда узнал Гаитэ. Она знаком приказала опустить металлическую подножку и, опираясь на руку Кристофа, спустилась на землю, оглядывая остроконечные башни и занесённый снегом парк, окружающий дворец со всех сторон.