Почему берлинские дамы испытывали беспокойство, если кампании в Голландии, Бельгии и Франции уже завершились,[163] а борьба с Англией приняла затяжной характер? Ведь многие из них верили в скорую победу, которая принесет окончательный мир. Урсула фон Кардоф, журналистка из «Дойче альгемайне цайтунг», позже напишет: «В то время, уже помогая нашим друзьям-евреям (тем, которые действительно были для нас близкими друзьями), мы еще восторгались победами нашего оружия. Многие берлинки, как и я сама, посещали все танцевальные вечера вплоть до последнего бала 1945 года и беспокоились за свои туалеты, своих парикмахеров, своих братьев, своих бесчисленных поклонников, которые уходили и больше не возвращались или возвращались ужасно искалеченными». Многие из этих молодых привлекательных женщин ведут интимные дневники (которые кажутся вполне искренними и являются свидетельствами тем более ценными, что в них не делается попыток скрыть собственные националистические чувства или, например, тот факт, что составительница дневника работает в одном из учреждений, контролируемых Геббельсом). Они все с большей иронией воспринимают указания начальства и после Сталинграда уже не верят в возможность победы Германии. Тысячи жительниц Берлина проходят эту эволюцию: жалуются на то, что у них становится все меньше кавалеров, пока их город превращается в город одиноких женщин и руин. Тем не менее, хотя уклад их жизни явно дал трещину, они не отказываются от своих привычек, от завтраков за столиками кафе, в компании подруг, от легких ужинов в домашней обстановке. Они уезжают на уик-энд в Потсдам или в гости к какому-нибудь приятелю за город на велосипедах, потому что мало кто из штатских имеет свой автомобиль с газогенератором. Они садятся, в вечерних платьях, в трамваи, предпочитая наземный транспорт грязным и заполненным до отказа вагонам метро. Они провожают до вокзала, до «поезда смертников», возвращающегося на фронт друга, с грустью замечая, что тому уже не терпится поскорее присоединиться к «мирку» своих боевых товарищей. Молодые люди больше предрасположены к тому, чтобы утратить свою индивидуальность (став солдатами); они с радостью приезжают на побывку к семейному очагу, но уже на второй вечер отпуска им хочется поскорее покинуть дом, который стал для них чужим. «Женщины, — записала в своем дневнике одна обитательница аристократического квартала, — не могут сразу всего понять, несмотря на то, что испытывают к мужчинам любовь матери, невесты, младшей сестры. Но на сей раз, оказавшись в условиях тотальной войны, они быстро во всем разберутся. И им уже не нужно будет теряться в догадках, чтобы расшифровать непроизнесенные, застывшие во взглядах их сыновей слова: «Мама, если бы ты только знала![164]» Впрочем, так было всегда, во всех войнах, кроме разве что совсем коротких, не кровопролитных, триумфальных. В конце этой войны сотрется различие между богатыми и бедными женщинами; останутся только те, что вопреки всему сумели выжить и теперь со смятением встречают своих возвращающихся с фронта мужчин — искалеченных, в грязной и потрепанной униформе, будто сошедших со страниц мемуаров Эрнста фон Саломона,[165] написанных после Первой мировой войны. И как всегда, человеческая масса, состоящая из жертв — а может быть, и палачей, — так ничего и не узнает о тайных интригах политиков, от которых судьба мира зависит еще в большей мере, чем от исхода столкновения армий.

В 1941 году МИ-6[166] прилагает все возможные усилия, чтобы одержать верх над абвером и научиться наконец читать его секретные сообщения. Британская разведка занимается этим уже много лет, но пока не добилась результатов. Благодаря «Энигме» немцы организуют управление в Третьем рейхе и проводят перевооружение армии, не опасаясь посторонних ушей. Они развивают свою промышленность и готовят наступательные операции таким образом, что ни одной иностранной разведывательной службе не удается проникнуть в их секреты. Даже инициативы «Черной капеллы», организации, состоящей из офицеров, о которых нам уже приходилось говорить, долгое время будут оставаться тайной для иностранцев. А между тем эти военные многие годы держали Гитлера в своих руках — как и Гитлер, в определенном смысле, держал их в руках, играя на их «абсолютном» патриотизме, чем и объясняется тот факт, что он не принимал против них жестких мер. Гейдрих учитывает это обстоятельство, когда действует или строит планы будущих действий. Человека, ответственного за работу с «Энигмой», полковника Фельгибеля,[167] который не подчиняется Канарису, СС не рискует подвергнуть допросу, боясь навлечь на себя недовольство Гиммлера. Национал-социалистская партия имеет весьма расплывчатые контуры. Фюрер и партия ничего не могут без армии, а последняя, в свою очередь, почти бессильна перед Штлером. Тем не менее военные в некоторые особенно важные моменты ставят союзников в известность о планах Верховного командования. Время от времени они почти набираются решимости убить «свинью», но их останавливает тот факт, что союзники, которым они несколько раз давали ценную информацию, не желают обсуждать с ними планы государственного переворота.

Русские так никогда и не сумели расшифровать сообщения «Энигмы», и именно этим объясняется начальный успех «молниеносного» наступления немецких дивизий на Москву и Ленинград, а также взятие немцами Киева.

«Черная капелла» вермахта, организация, в которой каждый играл сам за себя, имела, по крайней мере, одно достоинство: она не «дезинформировала» западных союзников относительно планов Гитлера. Канарис, хотя и руководил немецкой военной контрразведкой, не забывая о том, что сам он — националист и бывший моряк, вел собственную тонкую игру, общаясь с союзниками через посредников, от которых немедленно избавлялся, как только эти люди навлекали на себя подозрение. Полковник Фельгибель, инженер, ответственный за работу с «Энигмой» (человек очень опасный, которому нацистская Германия, быть может, была обязана больше, чем Гитлеру), также входил в число лидеров «Черной капеллы», хотя и не поддерживал явных контактов с адмиралом. Канарис и Фельгибель открывали новые каналы связи с западными державами, не дожидаясь последнего шанса на избавление от Гитлера (неудавшейся попытки переворота 20 июля 1944 года).