– Не шуми. У мамы очень чувствительный слух… – зачем-то прибавил Мо придушенным голосом и осекся.

Оборвалась и партия шлепанцев. Последний звук еще отдавался эхом у него в ушах. Рука Бальзамировщицы сжала его руку. Вздрогнула горячая упругая ладонь, нервно сжались пальцы. Он почувствовал что-то твердое и понял, что это ее обручальное кольцо. Она была совсем близко, Мо ощутил какой-то лекарственный запах от ее лица. Он прикоснулся к ее коже.

– Что это у тебя за одеколон? – шепнул он.

– Никакого. Наверно, от меня пахнет формалином.

– Нет.

– Правда?

– Правда.

– Тогда хорошо. Терпеть не могу этот запах после работы.

– Нет, пахнет скорее йодом. Ты не поранилась?

– Нет. Просто наложила увлажняющую маску. Твой судья Ди так меня перепугал, что я и дома все дрожала и никак не могла успокоиться. Вот и решила сделать такую маску. Немножко пощипывает кожу, зато знаешь как успокаивает! Видишь, уже не дрожу. И почти забыла про эту мерзкую историю.

– Я сам чуть не умер от страха.

Держась за руки и неуверенно нащупывая ступеньки, перешептываясь, а порой спотыкаясь и покачиваясь, как танцоры в комическом номере, они пошли наверх. Дверь в квартиру Мо была закрыта, свет нигде не горел, но Мо показалось, что он слышит, как мать кашлянула.

– Бедненький, какая у тебя холодная рука. И я никак ее не согрею.

– Я промок. Видела, в чем я пришел? В форме ритуального бюро, может это твоя, мне она маловата и тесновата.

– Я дам тебе переодеться. В память о муже я сохранила все его вещи. По росту тебе должно подойти.

Спустя всего несколько минут Мо всунул голые ноги в синие замшевые тапки с тремя вышитыми цветочками в фиолетовых тонах – ношеные, с шаркающими подошвами.

При входе в квартиру Бальзамировщицы стояла небольшая полочка в несколько ярусов, на которой она выстроила всю обувь. Мо снял свои стоптанные, разбухшие от дождя, забрызганные грязью туфли и поставил их рядом с красно-черными кроссовками, сандалиями, шлепанцами, высокими белыми ботинками со шнурками… Все маленькое, намного меньше тапочек, которые принадлежали ее покойному мужу и были велики Мо. Стоило ему закинуть ногу на ногу, как одна тапочка повисла, держась только на большом пальце босой ноги. Мо предпочел бы надеть что-нибудь другое, но выбора не было.

– Это хорошие тапочки, – сказала Бальзамировщица. – Мы купили их за несколько недель до свадьбы в Народном торговом центре. Стоили пять юаней пять фэней, как сейчас помню. После смерти мужа я их тут держу, чищу, иногда ношу, но они мне велики.

В комнате, почти как в бальзамировочной, горело штук пять-шесть слабых ламп. Расплывчатые ореолы мягкого матового света создавали атмосферу замкнутого пространства, чуть ли не погребка. Хозяйка порхнула в комнату, легкая как воробушек, помолодевшая. Лицо ее блестело от крема. На коротком халатике из розового шелка были вышиты голубые цветы и белые птицы.

– Что тебе приготовить? У меня в морозилке есть пельмени с бараниной и сельдереем, хочешь? – спросила она и, не дожидаясь ответа, скрылась на кухне.

– Наконец-то у меня в доме мужчина, – выдохнула она, возясь у плиты.

В квартире, точно легкий дымок, точно подвешенная в воздухе пыль, точно запах ладана, стоял унылый холодный дух бездетной старой девы. Пол устилала бамбуковая циновка тонкого плетения. Кое-где – перед кроватью, перед телевизором и перед каждым из двух кожаных кресел – лежали разноцветные коврики. Стола не было – видимо, хозяйка ела на кухне. С дивана и кресел не снята прозрачная упаковочная пленка. Водруженный на тумбочку телевизор покрыт пурпурным бархатным чехлом, пульт обернут хрустящим целлофаном. На телефон наброшена махровая салфеточка. На стене увеличенная цветная семейная фотография в рамке. Отдельных портретов – ни ее, ни мужа – не видно, только несколько его профилей, вырезанных из черной бумаги, и один общий снимок – пара на велосипеде. Он, согнувшись над рулем, крутит педали, полы плаща разлетаются в стороны; она сидит сзади на багажнике и вяжет развевающийся на ветру свитер.

Бальзамировщица владела настоящим сокровищем – коллекцией марионеток, которая привела Мо в полное восхищение. Он завороженно разглядывал каждую наряженную в шелк и атлас куколку: императоров в платьях с драконами, императриц в драгоценных уборах, ученых с веерами, воинов при саблях и копьях, нищих и т. д. – расставленные на верхней полке невысокого шкафчика, они смотрели на мир сквозь мутноватое стекло. Это был подарок мужа, он же получил коллекцию в наследство от какого-то родственника. Два десятка фигурок немыслимой красоты, одна другой лучше. Мо мог бы рассматривать их часами. Перед смертью муж Бальзамировщицы успел устроить на полочке мягкое освещение. Каждая из кнопок на боковой стенке соединялась с лампочкой, запрятанной в складках бархата, которым полка была обита изнутри. Мо опустился на колени, раздвинул стекла и стал зажигать по очереди все лампочки, которые, как прожекторы на сцене, высвечивали кукол. Бальзамировщица между тем подошла к нему и рокочущим феном стала сушить его волосы. Под воздушной струей одежда на куклах зашевелилась, задрожали веера в руках ученых, зазвенели украшения на императрицах. Не помня себя от восторга, Мо безотчетно коснулся рукой шлепанцев Бальзамировщицы, потом погладил ее изящную левую лодыжку, пощупал острую косточку.

Нежную прелюдию оборвало громкое шипение: из кастрюли с пельменями убегала на горячую плиту пена. Бальзамировщица отскочила и бросилась на кухню. Мо остался стоять на коленях, руки его дрожали, дрожь передалась марионеткам. Они раскачивались, приседали, грациозно поднимали широкие рукава, покачивали головками в коронах или высоких шапках и приветствовали своего единственного зрителя, охваченного бурей эмоций. Очки его запотели, так что он различал лишь пляшущие, сливающиеся друг с другом цветные пятна, которые вспыхивали ярким пламенем, рассыпались тысячами искр и бесчисленными светлячками мерцали в волшебной ночи.

По настоянию хозяйки (большая мастерица по части пельменей, она сочла, что вкус этого изысканного кушанья испорчен, и поставила вариться новую порцию) Мо пошел подыскать себе сухую одежду. Количество вешалок в стенном шкафу поначалу обескуражило его. С одной стороны висело все женское: атласные комбинации с кружевами, шуба из искусственного меха, блузки, платья, юбки и т. д., с другой – все мужское: синяя маоцзедунка, черная тройка, белая рубашка с крахмальным воротником и надетым на вешалку черным шелковым галстуком– бабочкой, брюки, потертая кожаная куртка, пояса, солдатские фуражки, но ничего летнего. Все эти аккуратно развешанные, пропитанные тяжелым запахом камфары вещи, дающие представление о том, как выглядел покойный, несколько смущали Мо. Он открыл другой, зеркальный шкаф. Там на полочках было разложено стопками чистое отглаженное белье. Преобладали три цвета: белый, розовый и голубой. Мо выбрал спортивный костюм и расправил его, не в состоянии при этом отделаться от чувства, что прикасается к чему-то живому. Он закрыл шкаф и отправился в ванную комнату переодеться.