«Что там ориентация в пространстве, когда у людей утрачено другое, гораздо более важное чувство…» — думал подросток, стоя в оцепенении на дороге, поднимающейся по склону среди роскошных особняков. Яркие солнечные лучи в разгар лета вредны не только для глаз и кожи, они могут остановить сердце. Вероятно, эти опасения заставляли здешних обитателей не покидать свои дома, и на улице не было ни души. Наверное, в своих занавешенных шторами и охлаждённых кондиционерами комнатах они ждут, когда зайдёт солнце и можно будет ничего не делать, «потому что уже вечер». В этой округе живут не выносящие солнца люди, которые ждут чего-то, но и сами забыли, чего ждут. Подростку казалось, что именно здесь, а не в квартале Коганэ, укрываются неизвестные злодеи. В голове у подростка мелькнул образ брата, он увидел его со спины: ковыляющей походкой брат брёл по расходящимся лучами улицам. Он шёл на голоса насекомых и шум ветра, на запах Тихиро, всё шёл и шёл без конца. А через год он возвращался из своего долгого странствия. Эти фантазии принесли подростку удовлетворение, его покрытое каплями пота лицо скривилось в улыбке. Когда-нибудь он хотел бы вместе с братом оказаться в таком месте, где на триста шестьдесят градусов вокруг не будет ни одного здания и где не нужно будет ориентироваться в пространстве. Какой в этом смысл, если не знаешь, где ты находишься и куда хочешь идти? Ведь если даже ты можешь добраться до цели, но не представляешь, в чём твоя цель, то ты всё равно что бессилен. На самом-то деле потерявшимся ребёнком чувствовал себя он сам, и под действием странной мании, что кто-то его разыскивает, он стал вертеть головой, оглядываясь по сторонам на этой затихшей, сонной улице. Если в детстве ему случалось заблудиться в квартале Коганэтё, то не Канамото, так кто-то другой непременно приводил его в закусочную «Золотой терем» или в патинко «Дворец драгоценных шариков». Но разве теперь кто-нибудь ищет его, чтобы отвести в безопасное место? Подросток вздрогнул, представив себе, что и его имя может оказаться в компьютерных файлах полицейского управления, в заявлении о пропавшем без вести.

Во всяком случае, со всеми что-то не так, и люди лишь ждут, когда им сообщат название болезни. Можно классифицировать людей по-разному — по цвету кожи, вероисповеданию, но неизбежно приходит время, когда людей делят по медицинскому диагнозу.

Подросток вдруг рванулся бежать. Высоко поднимая колени и работая согнутыми локтями, он перепрыгнул через забор, влетел через прихожую в гостиную и, словно цирковой тигр, прыгнул в кольцо оконной рамы, сразу оказавшись у себя в комнате. Предаваясь этим фантазиям, он мчался изо всех сил.

Когда, распахнув входную дверь, подросток ворвался в прихожую, Михо от одного его вида вытаращила глаза. Он задыхался, рубашка и волосы были совершенно мокрыми, лоснящееся от пота лицо пылало, взор был обращён внутрь и выражал полную опустошённость.

— Что случилось?

— Коки не вернулся? — Согнувшись пополам, подросток пытался восстановить дыхание.

— А почему ты спрашиваешь?

— Значит, нет… — Разувшись и пройдя в коридор, подросток наконец заметил гипс на левой ноге сестры и костыли, тут только он впервые взглянул ей в лицо.

Оба глаза были обведены чёрными кругами синяков, ещё не перешедших в фиолетовую, голубую и жёлтую гамму.

— А разве они не положили тебя на неделю? Я как раз собирался завтра навестить…

— Да я с сиделкой повздорила! Они же с больными сюсюкают, как с младенцами: «Ой, глазки открылись… Сейчас лёд сменю…» — и всё такое. Раздражает, что они строят из себя мамаш. Вчера на вечернем обходе медсестра мне: «Помоем завтра волосы. Когда будете готовы — позовёте». Я утром встала, всё приготовила, вызываю звонком дежурную сестру — а там уже другая, и она говорит, что голову нельзя мыть ни в коем случае. Ну, это меня достало!

Сестра, которая всегда носила мини на двадцать сантиметров выше колена и даже ещё короче, впервые была в колыхавшейся длинной юбке в складку — это чтобы спрятать гипс, не иначе. Из-за того что передние зубы у неё были сломаны, она произносила слова глухо и неразборчиво, но всё равно, точно пьяная, говорила без умолку, однако подросток не увидел в этом ничего странного.

— Нехорошо с моей стороны просить тебя об этом, но всё-таки сходи, пожалуйста, завтра со страховкой в больницу, рассчитайся — ладно? И спроси там, когда мне прийти на осмотр. Уж извини, что прошу тебя…

Подросток, не говоря ни слова, взял телефонную трубку и нажал кнопки. Канамото откликнулся сразу.

— Сестра повздорила с медсестрой и вернулась домой. Хочу, чтобы ты завтра зашёл к нам за страховкой.

Канамото нахмурился от этого не допускающего возражений тона и горько усмехнулся над самим собой, так радовавшимся, что на днях подросток позвонил ему спустя три года и обратился за помощью, — уж он бегал высунув язык, чтобы устроить Михо в больницу. «Значит, завтра». Он уже собирался повесить трубку, но вспомнил про клюшку для гольфа.

— У меня та клюшка, которую ты дал, занесу её завтра, когда приду за страховкой.

— Мне она ни к чему, оставь себе.

— Я гольфом не интересуюсь. — По лицу Канамото пробежало такое выражение, словно он по ошибке разжевал пилюлю, которую следовало держать под языком. «Дети вырастают, и то, что они меняются, вполне естественно, но неужели до такой степени? Вот ты смотришь, как ребёнок пытается провести прямую линию. У него получается какая-то загогулина, ты с трудом удерживаешься, чтобы не сделать замечание, но ведь ребёнок-то уверен, что чертит прямую, он ничуть в этом не сомневается — и как же ему скажешь? Вот и тут так же. Ну что поделать, дети уж так устроены, что не умеют ходить по прямой», — уговаривал себя Канамото. — И всё-таки я её верну.

— Я же сказал: дарю!

— В самом деле? Ну, тогда оставь страховку хотя бы в офисе «Вегаса». Я за ней зайду.

Повесив трубку, подросток опустился на диван, вытащил край заправленной в брюки футболки, вытер с лица пот и простонал:

— Ну где же он?

— Да погулять пошёл, наверное, — беспечно отозвалась Михо.

— А если он не вернётся? Что мы будем делать? Я же сожгу этот дом, если он не вернётся!

— Ну, на такое ты не способен, — засмеялась Михо, но, заметив на лице брата бесстрастное выражение, отторгающее, словно опущенные ворота крепости, она вспомнила, как младшеклассниками они вдвоём играли в поджог.

Сначала они просто строили домики из бонбоньерок и коробочек из-под мыла, поджигали их и на игрушечной пожарной машине спешили тушить — такая вот, старая как мир, детская игра. Но скоро она надоела, им стало мало этого, и они начали выносить во двор для сжигания деревянные безделушки и складные стулья. Потом дело зашло ещё дальше, они несколько раз ходили даже в соседние кварталы, чтобы прокрасться в сад какого-нибудь пустующего на вид дома, бросить в собачью конуру горящую бумагу и убежать. Однажды, не в силах удержаться от желания посмотреть на устроенный пожар, они переждали минут пятнадцать на детской площадке и вернулись посмотреть: оказалось, что ни одна собачья конура не загорелась.