Над дверью монастыря Святой Урсулы на улице Санта-Урсула я заметил вывеску на испанском, японском и английском языках — рекламу сладостей, изготавливаемых монашками. Я нырнул внутрь и там, в полумраке холла, увидел окошечко, за которым были выставлены разные изделия, на которых специализируется это заведение: там были пастас де альмендра (миндальные бисквиты), лакомство Санта-Риты (яичный желток с сахаром, запеченный в небольшом пирожном) и еще какой-то «угорь номер один», вот уж странное название! Впоследствии я выяснил, что он представлял собой змейку из желтого марципана, украшенную завитками сахарной глазури.

В соседней комнате послышались шаги. Поскольку августинским монахиням запрещены контакты с внешним миром, они используют торно (вертушку) — деревянный цилиндр, устроенный по принципу вращающейся двери. Бряк, бряк, — монашка сняла цепь с вертушки. Я заметил черный рукав и лилейно-белую руку пожилой дамы, кожа у нее была тонкой, как папиросная бумага.

Монахиня кашлянула:

— Славься Дева Пречистая! — У нее был монотонный, невыразительный голос.

Меня предупредили, что перед тем, как покупать что-то в монастыре, надо произнести «секретный пароль».

— Зачатие без греха. — Ну, это само собой разумеется. Затем я перешел к делу:

— Будьте добры коробку марципана и одного угря, пожалуйста.

Забрякала вертушка, вначале ко мне подъехали заказанные блюда, потом я отправил деньги, еще пол-оборота — мне вернули сдачу. Я поинтересовался, откуда монахини берут рецепты.

— О, мы это готовим с незапамятных времен. Мир бесконечен. Аминь.

И я не стал бы упоминать об арабском происхождении марципана, но сеньора монахиня сделала это сама. Она пробормотала:

— Говорят, марципаны завезли к нам мавры, — и в ее голосе отчетливо слышалась неприязнь.

Она еще раз кашлянула и занялась коробкой с наличностью, снова заперла на замок вертушку.

— Стыдно, что приходится запирать. Но иначе украдут все, до чего смогут дотянуться.

Но ведь откуда-то привезли весь этот марцинан. К югу от Толедо, среди складов мебели и автозаправок, я увидел первые рощи миндальных деревьев. Дальше — парочка ферм, на которых разводят куропаток, я сразу вспомнил знаменитую куропатку по-толедски. Город разрастается, наступает на миндальные рощи, земля вокруг них уже стала ржаво-красного цвета и составляет контраст с серо-зелеными листьями, что приятно для глаз, уставших от пыли и созерцания однообразной равнины. Дальше идут виноградники, между ними — многие гектары узких проходов: ну настоящий лабиринт, в котором, вот ужас, можно затеряться навечно. В полях, словно обелиски, высятся бетонные башни, типа силосных, заброшенные и забытые с тех пор, как виноделы в 80-х годах перешли к емкостям из нержавеющей стали. Ну неужели нельзя приспособить эти башни под что-нибудь еще? Ну, например, соорудить в них оригинальные душевые.

Дороги были прямые, плоские, длинные, как борозды в море виноградников. Нескладные фигуры медленно двигались по нолям между всплесками этого желто-зеленого океана: армия сборщиков винограда, у некоторых на головах платки, лица сплошь темные — понятно, иммигранты из Африки или Южной Америки. Стояла середина октября, в эту осень дождей практически не было, и провинция выглядела как после бомбежки: в садах повсюду пожухлые помидоры, увядшие, коричневые. А какова же тогда Ла-Манча в августе, в разгар летней жары? Неудивительно, что города этого региона как будто ушли в себя, словно бы затаились в ожидании первых зимних дождей. Только виноградники и оливковые деревья стоят зеленые, создавая ложное впечатление пышности, когда все вокруг давно уже съежилось и скукожилось.

Убаюканный и слегка загипнотизированный дорогами Ла-Манчи, я свернул в Консуэгру. Знаете, как переводится название этого города? «Теща»! Уже издали виден ряд выбеленных ветряных мельниц, венчающих гребень холма над городом. Эти ветряные мельницы (сразу вспоминается роман о Дон Кихоте) служат главной приманкой для туристов. Но у гурманов есть более важная причина посетить Консуэгру. В этом уголке Ла-Манчи производят самый дорогой пищевой продукт: фунт его стоит дороже, чем фунт золота. В октябре и ноябре тусклая окраска полей Ла-Манчи неожиданно сменяется на экзотическую: это распускаются фиолетовые цветки шафрана, Crocus sativus L., бутоны которого выползают из-под земли посреди розеток из тонких изумрудно-зеленых листьев.

Рядом с домом на окраине деревни я приметил двух женщин, они стояли на коленях на красноватой земле: работали на своем участке, засаженном шафраном. На них были тонкие сине-белые фартуки, завязанные на шее и вокруг пояса. Я остановил машину и завел с ними беседу. Я с интересом наблюдал, как женщины ловко и быстро срывают цветки целиком и кладут их в корзины.

Накануне выпала обильная роса, и за ночь распустилась целая поляна новых цветков. Наступил день, который в Ла-Манче называют ун диа де манто («покровный день»), когда открывается просто невероятное количество цветков и кажется, что над землей как будто парит розово-лиловое покрывало или ковер (испанское слово «манто» имеет также значение «плащ»).

— Мы всегда начинаем сбор рано, пока роса на цветках еще не высохла. Потом срывать их целиком будет намного труднее.

Дионисия (так звали первую женщину) рассказала, что она замужем, у нее трое взрослых детей, но она все еще ухаживает за своим участком шафрана, который делит с подругой, Марией. Основным добытчиком в их семье всегда был муж, он фермер, выращивает ячмень и пшеницу, но шафран дает неплохой дополнительный доход, его можно запасти впрок. В прежние времена шафран хранили в безопасном месте вместе с фамильными ценностями и столовыми приборами. Если вдруг возникали непредвиденные расходы — скажем, требовались деньги на свадьбу, похороны, для покупки земли, — его можно было выгодно обратить в наличные.

Мало что в мире ценится больше, чем эти кроваво-оранжевые пестики крокуса-шафрана, думаю, в том числе и потому, что его урожай так мучительно трудно собирать. С 235 квадратных метров (размер стандартного участка) можно получить всего лишь 450 г шафрана (для этого требуется собрать не менее 80000 цветков). Причем их надо собирать вручную, потому что еще не придумано машины, которая сравнилась бы по ловкости с человеческими пальцами — большим и указательным. Вручную также осуществляется и удаление пестика из цветка.

— Вечером мы садимся вокруг стола в кухне, перед нами куча роз — мы так называем цветки — и работаем, болтаем, иногда забежит соседка помочь. Вначале это очень непросто, — сказала Дионисия.

— Но с годами привыкаешь, — добавила Мария.

Я наклонился, чтобы вблизи посмотреть на их работу. Пальцы женщин, казалось, порхали над землей, «розы» так и сыпались в корзины.

— Тут надо быть осторожным. Шафран очень легкий, почти невесомый. Когда мы работаем в кухне, мы все двери закрываем. Самое страшное — это сквозняк. С моей кузиной такое однажды было. Она потом несколько часов по полу ползала, собирала.