— Если бы мы только могли знать об этом раньше, — сказал он.

— И что, тогда вы и ваш командир действовали бы по-другому?

— Не знаю. Мы всегда надеялись на поворот в войне и на то, что останемся живы.

— Хорошо, — сказал я, — мы об этом еще поговорим. Если вы не против, я организую вашу доставку в штаб-квартиру Национального комитета в штабе фронта. Там у нас уже есть небольшая группа военнопленных, переживших примерно то же, что и вы. Вы сказали, что хотели бы узнать о существовании комитета раньше. Что ж, может быть, вы поможете нам тем, что ваши товарищи узнают о его существовании от вас, и узнают своевременно. Конечно, это не означает, что лично для вас война закончилась. Вам придется ползать по окопам, траншеям, минным полям, под артиллерийским огнем. Если вы не уверены в правоте нашего дела, вы должны сразу же сказать мне об этом, и тогда мы просто отправим вас в офицерский лагерь. И никто не станет вас наказывать.

После нескольких минут раздумья лейтенант принял мое предложение.

15 января 1944 г.

В середине декабря на пути обратно в Москву Фридрих Вольф и я подготовили для комитета подробный отчет о своей деятельности на фронте. Прежде всего мы указывали на то, что наша пропагандистская деятельность имела слишком малый масштаб для того, чтобы все в вермахте узнали о нашем существовании, что существующей деятельности было недостаточно для того, чтобы убедить наших товарищей по другую сторону линии фронта в нашей честности и правдивости. Таким образом, лишь небольшой части немецких войск было хоть что-то известно о нас. Если мы намерены чего-то добиться, то тиражи наших печатных изданий, количество машин с громкоговорителями и радиостанций нужно было значительно увеличить. Кроме того, нам понадобится все больше людей для ведения пропаганды в прифронтовой полосе. Вместе с этим если нам удастся добиться существенных успехов, то пропагандистская деятельность силами подразделений Красной армии должна будет значительно сократиться. Было особенно важным удвоить нашу деятельность по налаживанию тайной отправки по военным каналам писем немецких военнопленных. С помощью Тюльпанова мы сумели заполучить несколько сот таких писем. И по нашему радио велись передачи, где ежедневно военнопленные передавали вести о себе домой. Если нам удастся организовать тайную доставку писем в больших объемах и передать тысячам семей военнослужащих в Германии весточки от их пропавших родственников, это будет эффективным контрударом против практикуемого в Германии изъятия официальной почты военнопленных почтовым ведомством Германии[5].

Помимо различных практических предложений по организации мероприятий пропаганды, мы подготовили для комитета и наши соображения относительно ее содержания.

Наш призыв свергнуть Гитлера и отвести войска рейха к старым границам, по существу, касался лишь генералов. Как мы предполагали, они и без нас владели достаточно достоверной информацией, которую получали от офицеров разведки. Для солдата на фронте такой призыв значит очень мало. Что могли сделать войска в окружении, которыми решили пожертвовать, как это произошло с тем батальоном на подступах к Крыму? Они попадали между двух огней. Единственное, что мы могли им посоветовать, — это просто сдаваться в плен, и не только для того, чтобы избежать бессмысленных жертв, но и как важный политический жест, направленный против существующего режима. Если массовая сдача в плен произойдет хотя бы в одной из армий, то генералы скорее решатся начать действовать. Нашим призывом к солдатам должно было стать создание организаций, чтобы в решающий момент они смогли бы либо силой увлечь за собой генералов, либо выступить против генералов, если в этом будет необходимость.

Так называемое правое крыло комитета, в которое входили сплотившиеся вокруг Зейдлица члены Союза немецких офицеров, пришло почти в ужас от наших предложений перейти к «подрывной» пропаганде. Зейдлиц ставил огромные восклицательные знаки и сердитые комментарии красным цветом на полях нашего отчета. Он явно пытался копировать Фридриха II Великого, который имел обыкновение столь же лаконично выражать свое недовольство. Противодействие генералов нашим предложениям было настолько сильным, что даже московские эмигранты воздерживались от вынесения их на общее обсуждение. Наверное, они опасались, что это приведет к расколу в рядах Национального комитета. И лишь вчера после нескончаемой дискуссии и яростных споров удалось созвать пленарную сессию для рассмотрения вопросов по дальнейшему ведению пропаганды на фронте. После резкого обмена мнениями с некоторыми из генералов было принято решение внести туда изменения. На таких дискуссиях генералам всегда доставалось, поскольку в их рядах не было единства. В данном случае на сторону «радикалов» неожиданно встал Латман.

Одним из главных возражений против призывов сдаваться в плен (за что выступали практически все члены комитета) было беспокойство за судьбу военнопленных при их следовании в лагерь. Могли ли мы взять на себя ответственность и уверять наших товарищей на фронте, что им сохранят жизнь и что когда-нибудь они благополучно вернутся домой, если решатся сдаться? Я ответил на это утвердительно. Нет никаких сомнений в том, что плен несет с собой многие лишения и требует значительных жертв. Но есть ли этому альтернатива? Несомненно, потери будут еще больше, если солдаты решатся на бессмысленное упорное сопротивление, к которому так настойчиво продолжает призывать Гитлер. Разве в случае, если бы армия под Сталинградом приняла предложение русских о капитуляции, пока еще солдаты сохраняли силы и здоровье, смертность среди военнопленных не была бы на порядок ниже, чем произошло на самом деле?

Наш единственный шанс заключался в том, чтобы выбрать меньшее из зол. И несмотря на то что Латман неожиданно торжественно объявил, что убежден в том, что в Красной армии готовы сократить собственные пайки для того, чтобы накормить военнопленных, он прекрасно сознавал, что это противоречило всему тому, что все мы считали возможным. Реальные вещи совсем не совпадают с идеалами. «Прекратите бессмысленное сопротивление! Переходите на сторону Национального комитета!» Таким был лейтмотив нашей пропаганды на переднем крае. Но поскольку ее масштабы не удалось увеличить в десятки раз, то наши лозунги и аргументы, которые мы приводили в их защиту, так и остались на чисто академическом уровне.

Во время тех дебатов я почему-то навлек на себя долгую неприязнь со стороны генералов, входивших в состав комитета. В статье в газете «Свободная Германия», обращаясь к молодым офицерам, я обвинил тогдашнее руководство Германии в отсутствии гражданской смелости и слепом повиновении партии. В другой статье я заявлял, что все генералы, которые осуществляют на практике политику «выжженной земли», действуют фактически в соответствии с призывом Геббельса сжечь за собой все мосты. Если бы генерал Дитмар в своем еженедельном аналитическом сборнике предложил подобную тактику как военное решение, это встретило бы бурю возмущения и послужило бы еще одним поводом для того, чтобы осудить Германию.