Элизабет и Нора вернулись поздно, очень довольные, убежденные в том, что узнали много полезного об организации фестивалей. Они остановились у окна гостиной, вглядываясь в роскошную ночь, как будто не желая отрывать от нее время на сон, и говорили, говорили… Обе загорелые, пышущие здоровьем, энергичные, симпатичные, словно бы зашедшие в это помещение, только чтобы оказать внимание гостье. Точнее, гостям, так как Стивен тоже выглядел гостем, так показалось Саре. Он рассказал жене о предстоящих гастролях во Франции с французскими музыкантами и певцами, парижскими знакомыми Элизабет. Сара высказала опасения по поводу возможных трений с союзами актеров и музыкантов из — за использования иностранных исполнителей. Элизабет заговорила о том времени, когда войдет в строй новое здание и их Увеселения получат профессиональную окраску, намекнула, что и Сара могла бы дать множество полезных советов. В постель они удалились с сознанием выполненного долга перед обществом.

Стивен пригласил Сару прогуляться, они прошлись по залитым лунным светом полям, рощам, пересекая ползущие по траве тени деревьев. Шли молча. Сара отметила, что наслаждается тишиной, жадно впитывает ее в себя, как целебное снадобье. С одного из деревьев сорвалась испуганная птица, и Сара вздрогнула, шум крыльев показался ей мучительно громким.

Три дня гостила Сара в доме, простоявшем четыре столетия, наслаждаясь тем, что приобщилась к тем сотням — тысячам? — людей, пропущенных сквозь себя этим историческим организмом. Все здесь ей нравилось, снаружи и внутри, мебель и картины, овеществленная история. Элизабет и Нора гуляли с нею, интенсивно расспрашивая о театре и его проблемах. Ей нравились эти женщины, нравилась увлеченность планами на будущее. Планировали они и приглашение «Зеленой птицы» с «Жюли Вэрон» после поездки во Францию, в конце лета. Может быть, не все еще будет готово, но, во всяком случае, рабочим велено поторопиться. Стивен обрадовался случаю поработать руками, и Сара наблюдала, как он трудится над ее головой, в стропилах будущей крыши. В последний вечер, увидев внизу Сару, он спустился, чтобы прогуляться с нею по саду.

— Вы, вероятно, находите это смешным? — спросил Стивен, имея в виду свои занятия физическим трудом.

Она, однако, думала, что эта работа ему к лицу. Он стряхнул с себя мрачные мысли, выглядел здоровее. Затем он передал Саре благодарность Элизабет, узнавшей от нее много полезного.

— Этого нам не хватает, а у вас в избытке: практический опыт. Элизабет, конечно, дама без комплексов, может быть и бесцеремонной, но в неблагодарности ее не обвинишь.

Сара не считала Элизабет бесцеремонной, но относила ее к типу женщин энергичных и компетентных, терпимо относящихся к помощи других, но не склонных долго помнить об оказанных услугах. Их Соня была из той же породы.

— Как вы думаете, считают Элизабет и Нора, что у нас с вами связь? — заставила себя спросить Сара.

Стивен немедленно покраснел.

— Возможно. Скорее всего, да. Но это не столь важно. Элизабет наверняка не возражает. Возможно, даже довольна. — И вдруг он изменился в лице, сменил настрой, как будто даже сменил индивидуальность. — Невероятной разумности женщина — Элизабет, — произнес Стивен резко, даже едко. — Не знаю, встречал ли вообще такой кладезь разумности, светоч толковости. На ошибки и недостатки у нее просто времени не остается. — Пауза. Долгая пауза. Сара видела, что Стивен взвешивает то, что собирается сказать, решает, следует ли это произносить вообще. И наконец: — Наиболее нетерпимым мне кажется то, что с женщиной, с которой я прожил пятнадцать лет, я не могу говорить так, как говорю с вами.

— Нетерпимым? — Сара не привыкла к столь категоричным высказываниям Стивена.

— Да, именно. Полагаю, это наиболее подходящее слово. Мне не кажется, что Элизабет слишком много обо мне знает. Вы скажете, что она вообще не слишком мной интересуется. Но это другое дело. Нетерпимо, что человек, с которым ты когда-то лепил куличики в песочнице, ничегошеньки о тебе не знает.

Расстаться им предстояло ненадолго. На субботу была намечена встреча в Бель-Ривьере.

Три городские гостиницы назывались ранее «Деклерк», «Под пиниями» и «Отель Ростан». Ныне они же носили имена «Отель Жюли», «Отель Прекрасной Жюли», «Отель Жюли Вэрон». С неизбежной путаницей в заказах, телефонных звонках и доставке корреспонденции владельцы мирились ради лестной связи со знаменитой дочерью города. Уже за месяц до фестиваля все места в них оказались забронированными. Персонал «Зеленой птицы» разместился примерно поровну во всех трех гостиницах, чтобы никого не обидеть.

Окно номера Сары выходило на главную площадь, облепленную фасадами, слившимися в палитру пастельных цветов и оттенков: меловых белых, нежно-серых, молочно-кремовых, бледнейших терракотовых. Время столь нежно дышало на фасады, разбавляя цвета, что свежевыкрашенная ослепительно белая торцевая стена «Отеля Прекрасной Жюли» резала глаза и объясняла, почему отцы города предпочитают грациозную блеклость остальных домов. Комната Сары — угловая в «Отеле Жюли», из нее хорошо виден балкон номера на третьем этаже «Отеля Прекрасной Жюли», уставленный горшками с белыми и розовыми олеандрами. Все воскресенье на балконе лежит Билл Коллинз в плавках. Перед тем как улечься, помахал Саре и растянулся в шезлонге на спине, подсунув руки под голову. Глаза прикрыты темными очками. Между Сарой и молодым человеком высится зонтичная сосна, рыжий чешуйчатый ствол которой впитал эротический заряд вожделения такой мощности, что Сара предпочитает перевести взгляд на платан со скамейкой под ним, возле которой резвятся детишки. Увидев, что к Биллу присоседилась Молли, Сара старается вообще не смотреть в сторону балкона «Прекрасной Жюли». Молли в свободной голубой пижаме, ее молочная ирландская кожа не перенесет жаркого южного солнца. Тоже в темных очках и тоже ладошки под затылком. Хороша парочка, ничего не скажешь. Юные хищники, дикие кошки, краса природы. Сара самозабвенно восхищалась ими и корчилась от боли. Нет, не ножи кромсали ее плоть, а раскаленные шпаги; волны огня накатывали одна за другой. Давно уже не ощущала она физических мук ревности, даже успела удивиться. Что это с нею? Жар?

Отравление. Едкий яд сверлил нутро от пят до корней волос, обжигал снаружи, как античные одеяния для соперников, неспособных сорвать ядовитую ткань с тела. К виду равно — юной сладкой парочки Билл — Молли, к жаркому красно-фаллическому стволу пинии примешивались еще и зернистая структура ее занавеса, задерживающего ворсистый свет, как солнце на коже, грубые изгибы облаков, насквозь простреливаемых золотыми лучами, смех молодежи снизу — над кем смеются? Ну, не над собой же… Все это оттягивало воздух, затрудняло дыхание, кружило голову. Конечно, она больна; если это не болезнь, то что же? Она не просто больна, она умирает, но должна при этом делать вид, что ничего не произошло, что все в порядке. Перед Биллом можно не притворяться. Когда они в составе труппы встретились вечером у «Колин Руж», он понимал ее состояние и не скрывал от нее своего понимания. Скользнув губами по ее щеке, Билл простонал шепотом:

— Сара…

Столики на тротуаре сдвинули в один длинный общий стол. Небо потеряло цвет, цикады бесновались, а рокот автомобильных двигателей и треск мотоциклов затих, ибо для парковки не осталось ни дюйма: не приткнуть не то что машину, но даже детский самокат. За столом около тридцати человек: англичане, французы, американцы, всевозможные их сочетания, объединенные покойницей Жюли и не желающие разъединяться. Заказали ужин, с аппетитом прикончили его и успокоились за столиками: потягивали, кому что нравилось, из бокалов, кружек, стаканов и прямо из упаковок в сумерках, пахнувших бензином, пылью, мочой, маслом для загара, косметикой, чесноком, фритюрным маслом. Сто лет назад запах был бы древесно-смолистым с примесью пыли и ужина горожан, живущих поблизости. В этот вечер пыль оказалась свежевымытой с соответствующей модификацией запаха: под платанами вертелись прыскалки — поливалки.