Стрела попала точно в срамное место. Смех сменился воплем боли и возгласами удивления. Раненого подхватили, новгородцы дружно вспятились. Но почти сразу донеслось:

— Эй ты, погодь! Давай съедемся на середке, поболтаем! Не бойсь, стрелять не будем.

Свои тотчас шепнули:

— Ванька, не верь! Арканом могут уволочь!

— Ничто, можно и побаять! А только коли замятня какая приключится, так уж вы поспешайте. Не дайте сгинуть за спасибочко.

Дождавшись, когда от северного берега отъехал конный, Иван направил вперед своего Заграя. И уже через десяток метров признал в приближающемся боярине Семена. Того самого, что взял за себя никак не забываемую тверичем Аленку.

Они съехались почти на середке и остановились. Горячий конь под Семеном затанцевал, звеня дорогой сбруей. Глаза молодых парней встретились.

— Ну, здравствуй… спаситель! Как живется-можется?

— Спаси Христос! Жаловаться вроде не на что.

— По Алене моей не скучаешь?

Вопрос был столь неожиданным, что Иван на какое-то время растерялся. Боярин тем временем продолжал бросать сквозь плотно стиснутые зубы:

— Помнишь, я обещал тебе, что обязательно потолкую с глазу на глаз с ненаглядной моей? А уж потом решу, кому верить: тебе или иным? Так вот: она сама спор этот наш давний разрешила!

— Не понимаю, о чем ты, боярин…

— О чем? — взъярился Семен. — Ты не знаешь, о чем?! А то, что сына моего, ею рожденного, Елена все именем твоим назвать пыталась!! А то, что она в беспамятстве любовном, когда стонет и глаза закрывает, меня уже два раза Ванюшкой назвала?! А то, что после кнута моего мужнего прямо в лицо сказала, что не любит и не любила никогда? Этого тебе мало, хорек вонючий?!

Он выхватил саблю и бросил коня вперед. Иван вырвал из ножен свой булат и успел отразить удар. Еще мгновение, и двое завертелись бы в жаркой круговерти на тонком льду. Исходом была б чья-то смерть или увечье. Но не судьба была еще обоим пролить из-за Алены кровь…

— Семен! Стой, сукин сын! Запорю, мать твою!.. Отрызь!!!

Боярчук бешено оглянулся. С левого берега, яростно нахлестывая плетьми коней, уже летели пятеро, и в переднем любой сразу бы признал богатого новгородского боярина. Это был Онуфрий.

Накануне через посыльных новгородская верхушка и Дмитрий с советниками начали вести мирные переговоры, столь устраивавшие северян. Нежелательная сшибка на льду вполне могла перейти из поединка одиночек в свалку многочисленных воев. А пролитая кровь остывает не скоро, даже на декабрьском снегу, обжигая гордость и сердце. И переступить через нее без новой, еще большей, порой становится уже невозможно…

— Везет тебе, выблядок! Отца принесла нелегкая. Не резон мне с ним лаяться пока, не отделил еще как следует от себя.

— Это тебе повезло, белоручка!! — забыв, что перед ним боярский сын, столь же запальчиво ответил Иван. — Двоих бы ноне боярчат из тебя сделал!

— Рати не избежать, сердцем чую. Сойдешься ль один на один тогда?

— Сойдусь, коли жив буду и зад твой раньше времени не увижу.

— А Елене я, как возвернусь, привет жаркий от тебя передам, ей-ей! Кнутом да с размаху разов двадцать! Ниче, мальца и кормилица вскормит. А эта сучка сама вскорости в монастырь запросится грехи свои замаливать!!

Не дожидаясь отца, Семен гикнул и наметом полетел к своим.

Когда Ивана увидели вблизи тверские ратные, они опешили.

— На тебе лица ж нет, о Господи! Об чем баяли, что случилось? — градом посыпались вопросы.

Не отвечая, он проследовал дальше. Лишь достигнув боярского шатра, спешился и спросил стражника позволения увидеться с Василием.

Отец Алены выслушал монолог десятника не перебивая. Тяжелая морщина легла меж его лохматых бровей. Повернувшись к иконам, несколько раз перекрестился, неслышно читая молитву. Затем вновь явил Ивану грозное лицо:

— Так между вами и впрямь что-то было?

— Не было ничего, боярин, Богом клянусь!

И совершенно неожиданно для обоих добавил:

— Не успели ничего сделать! А оба хотели в ноги тебе пасть тогда еще, после охоты княжьей. Люба мне Алена, и я ей люб! А теперь хошь казни, хошь прочь гони, мне все едино! Не могу более на сердце своем это носить. Ты знаешь, что плохо ей там, в Новом Городе, и это главное. Дозволь мне немедля туда поспешить, пока муж ее здесь, да выкрасть дочь твою из теремов боярских?! Он ведь ее либо до смерти забьет, либо силком постриг принять заставит, лиходей!

Стоя на коленях, Иван ждал удара. Василий вытянул из ножен саблю, но замаха не последовало.

— А пошто? — глухо произнес отец. — Она ему Богом дана, пусть к Богу и уходит, коль так все повернулось. А ты пошел с глаз долой, пока цел.

— Совсем, боярин? Из дружины тоже гонишь? Не жить мне без княжей службы верной, не могу снова в леса вертаться! Уж лучше вели гридням, чтоб прямо здесь голову мне смахнули…

Василий покосился на согнувшегося в земном поклоне парня. Вспомнил о той пользе, что успел принести Иван и великому князю, и ему за время своей недолгой службы. Едва заметно отмяк:

— Пшел на Волок Ламский! Без моего приказа оттуда ни ногой, понял? Десяток передай Юрию, в простых ратных походишь.

Когда молодой воин уже выходил из шатра, боярин добавил:

— И деревню у отца, как замиримся, отберу! Неча таким волю давать. Можешь заехать и сказать, пусть к передаче готовится.

Когда же скрип снега под ногами Ивана затих, Василий, не в силах подавить новую волну отеческой ярости, с размаху рубанул клинком по легкому походному столику.

Невеселым было Иваново возвращение. За короткий миг он потерял многое: и трудом добытый чин десятника, и милость Василия, и полтора десятка дворов в родной деревне, которые после широкого жеста боярина на княжей охоте уже навечно видел своими. Но о совершенном парень ничуть не жалел. Вырвавшееся у него признание, желание с помощью отца Алены вырвать женщину из рук ненавидящего ее мужа, не дать недругу надеть на нее черный монашеский клобук, из которого по тем временам обратной дороги в житейский свет уже не было, — все это было совершенно искренне и горячо.

Отец встретил известие сына удивительно спокойно. Прежде всего велел жене затопить баньку: сын явно давно уже не драл себя лыковой мочалкой со щелоком. Забрался на полати и сам, нагнав в небольшой курной полуземлянке обжигающего пара и яростно нахлестав чадо заготовленными с осени дубово-крапивными вениками.

Потом они пили ядреный квас, ели уху из янтарно-желтых жирных волжских стерлядок. Отведали по ковшу молодой ядреной браги. И лишь когда Иван блаженно растянулся на своих с детства знакомых низких полатях с ароматным сенным матрацем, Федор вернулся к затронутой теме.