Бабушка замотала головой, глядя со страхом:

– Убери! Положи на место!

Но он, зажав шкатулку под мышкой, осторожно развернул свиток.

В сенях было слишком темно, ничего не видно. Шагнул на крыльцо, всмотрелся…

Это пергамент, конечно же, это пергамент. А на нем… Буквы, что ли? «Н, рд, рiв, рк, рмд…» Буквы! По две, по три вместе, странные, кривенькие какие-то… Старинные буквы! Конечно, это шифр – путь к кладу. У Эдгара По в рассказе «Золотой жук» цифровое кодирование, у Конан-Дойля в «Пляшущих человечках» – знаковое, а здесь – буквенное. Лучше бы цифровое, конечно, тогда он бы запросто разгадал шифр, ведь учителя говорят, что у него острый, как бритва, математический ум. Но ничего, разгадает и буквы!

– Боже мой! – тихо сказала бабушка, осторожно беря у него пергамент и вглядываясь в переплетение значков. – Ничего невозможно понять!

Мальчик прижал к груди пустую шкатулку и снова зажмурился, не в силах вынести этого ощущения счастья, этой вспышки восторга, этого аромата тайны, который вдруг овеял его с головы до ног…

Он еще не знал, что будет дышать этим ароматом почти пятнадцать лет. Именно столько времени ему потребуется, чтобы прочесть шифрованное письмо.

* * *

– Что-то задерживаются ребята!

Ирина суматошно вскинула голову, с усилием разлепив глаза. Ой, да она, кажется, уснула! Только присела на обочине отрытой полосы передохнуть, потом откинулась на спину, чтобы распрямить ноющие плечи, нечаянно закрыла глаза – и уснула, будто умерла на месте. Конечно, вторые сутки практически без сна, это кому выдержать?

И сколько она так спала, интересно знать? Наверное, долго. Неподалеку, прямо на траве, полулежат Петр, Сергей, Маришка, бабки. Дед Никифор перебирает лестовки, задумчиво поглядывая в сторону леса. Тут же, на траве, раскинуто несколько белых скатертей, на них кринки, хлеб, стаканы и даже заткнутая газетной пробкой бутылка с темно-коричневой слюдянистой жидкостью: видимо, старухи выставили для поднятия боевого духа настойку, как наркомовские сто граммов. Правда, в стаканах белеет молоко, а не эта огненная вода. Тут же стоит большая кастрюля, из которой поднимается пахнущий картошкой парок. Шмат сала располосован на аккуратные ломтики, копченая колбаса, банки с тушенкой – провианта на целый полк! Но разве мыслимо притронуться к еде в минуты и часы такого напряжения, который переживает каждый из них?

Ирина с болью зажмурилась снова, только теперь совершенно осознав одну простую истину: взяв за себя ответственность за деревню, за всех этих старух с их коровами и козами, за этого странноватого и, чего греха таить, порою страшноватого столетнего деда, они обрекли себя на общую с ними со всеми судьбу. Уже нельзя устало свесить руки и простонать: все, мол, не могу больше, я хочу домой и пропади все оно тут пропадом! Нельзя и невозможно. Позади болото, впереди пожар. А там, дальше, за пожаром?.. У Ирины вдруг возникло чувство, будто вся земля, и родимый Нижний Новгород, и все, что за ним, Москва, Россия, вообще весь мир, странным образом съежились, словно шагреневая кожа, уменьшились до размеров этих несчастных Вышних Осьмаков, а в каждом из сидящих здесь невероятным образом воплощены сущности десятков и сотен миллионов людей. Они – словно персонажи какого-то фантастического рассказа, все, что осталось от землян, и именно им предстоит вновь освоить и заселить выжженную планету.

У Ирины с детства проявлялось иногда это опасное свойство: вдруг поддаться чарам воображения, полностью подчиниться минутному вымыслу и какой-то миг жить по законам мира, существующего только в ее мозгу. Вот и сейчас…

«Старухи и дед Никифор не в счет, – подумала она на полном серьезе – да, значит, нам с Маришкой придется отдуваться. Мы двое, а парней четверо. Она, конечно, вцепится в Сергея и, судя по всему, в Петра. А мне достанутся Павел с Виталей?»

И в то же мгновение все вскипело в душе, яростно взбунтовалось этой фантастической, но реально жуткой перспективе, этой роли праматери нового человечества от двух навязанных судьбою праотцев…

Нет, ну что за чушь лезет в голову, что за бредятина такая!

Ирина резко села. Может, она просто спятила от переутомления?

– А, проснулась, – буркнула Маришка, вкусно жуя белую разварную картофелину и запивая молоком. – Присаживайся, поешь. А вы, дедушка Никифор Иваныч, почему ничего не кушаете? Давайте я вам картошечку облуплю.

– Спаси Бог, только не в обычае у нас Антиев хлеб, чертовы яблоки[7]есть, – выставил старик сухую, пергаментную ладонь. – Я уж лучше оржанухи, как прадеды. – Он взял со скатерти пышную скибку, густо посыпал солью и начал медленно жевать.

– Ну, тогда ты поешь, Ир. – Маришка протянула ей картофелину, налила в стакан молока. – Давай, ты же без завтрака бегаешь.

Голос ее, против обыкновения, звучал миролюбиво, даже сочувственно. Да и остальные поглядывали на Ирину как-то особенно – жалостливо, что ли? С чего бы это?

Она взялась за стакан, начала медленно, с невероятным, как бы никогда не испытанным ощущением наслаждения, пить молоко, – и вдруг до нее дошло.

Павел! Здесь нет Павла. И Витали нет. Они еще не вернулись. А поскольку они оба оказывали, мягко говоря, весьма недвусмысленные знаки внимания Ирине, все вокруг считают, что она должна сейчас ужасно переживать.

Ирина опустила голову, пытаясь понять, что чувствует.

Ничего. Только непреходящую усталость и страх, за последние дни настолько глубоко въевшийся в ее существо, что он стал как бы второй натурой. Именно поэтому она не так уж испугалась пожара. Это был просто довесок, не более.

Довесок к ее бурному, даже можно сказать, боевому прошлому!

– Сколько времени прошло? – спросила, исподлобья взглянув на Маришку.

– Ровно час с четвертью.

– Ну так это еще ничего, – взбодрилась Ирина. – Туда полчаса, да обратно, да там искать… Обратно, конечно, дольше, потому что с грузом.

– Да какой это груз – по пятнадцать лимонок на брата? – с досадой прервал Петр. – Они уже давно должны быть здесь, если только…

Он не договорил, да в том и надобности не было: и без слов понятно, что скит могло уже накрыть огнем.

– Вряд ли, – покачал головой Сергей. – Ветер совершенно утих. Уже почти полтора часа даже листочек не шелохнет. Может, в лесу заблудились?

– Ходить в лесу – видеть смерть на носу: либо деревом убьет, либо медведь задерет, – пробормотал вдруг дед Никифор, но эта жутковатая сентенция была отнесена всеми на счет старческого бреда, лишь Сергей, по долгу фольклориста, заинтересованно блеснул глазами.

– Да какие тут медведи! – махнула рукой Маришка. – Они все глубже в чаще, севернее.

– А почему ж? – спокойно возразил старик. – Снялись с мест, бегут от огня куда ни попадя. Еще странно, что мы ни одного до сей поры не видели.