«Вертухай» сразу же оставил мое горло в покое.

Но я не собирался останавливаться на достигнутом — схватил укушенную руку и лихо швырнул противника через свое плечо.

Многопудовая жопа обрушилась на стол, разламывая его пополам. Сам Кинг-Конг с диким криком «А-а-а» проехался по полированной поверхности и, широко раскинув ноги, врезался в голову «Гудвина» все тем же самым уязвимым мужским местом. Очень неприличное зрелище получилось, скажу я вам!

Придушенный полторацентнерной массой, Мунтян не выронил ни слова, видно, ему сперло дыхание. Хилая ручонка Старшего Кума нервно шарила по краю стола в поисках телефона, но, скованная мощными ногами «вертухая», никак не могла добраться до него.

Второй контролер, крупный парень в чине прапорщика, растерялся и даже не пытался дотянуться до тревожной кнопки. Когда я повернулся к нему, он сжался в малюсенький комочек, втиснулся в стенку спиной и… плавно сполз на пол.

Обморок оказался довольно глубоким. Поскольку «сладкая парочка» все еще бестолково барахталась, то мне самому пришлось вызывать им подмогу.

Хлипкая какая-то публика попалась, с одним нормальным мужиком справиться не могут…

Я нажал на кнопку, и тревожный вой сирены мигом разрушил тюремную тишину.

Народу набежало — видимо-невидимо. Кто-то сразу принялся откачивать прапорщика, но большинство просто застыло в дверях с разинутыми ртами: «Чем же это занимаются Кум с Кинг-Конгом?!», не обращая особого внимания на меня.

А я что? Я человек скромный, в виновники торжества не напрашиваюсь. Пока все званые и избранные выясняли, что к чему, я спокойно вернулся в камеру, дверь которой оставили незапертой, и завалился на нары.

…Моя первая выставка-продажа совпала во времени с официальным, хотя и краткосрочным, всеобщим трауром по очередному безвременно ушедшему генсеку. Хотя траур — сказано слишком громко. Никто о нем особо не сожалел, даже ближайшие соратники, избравшие нового лидера, еще не опустив в землю тело старого.

А что касается моего «вернисажа», так траур, полагаю, даже пошел на пользу. Художественную выставку к числу развлекательных мероприятий не отнесли, зато анонсировали, так что ограниченную в возможностях времяпровождения публику и уважаемых журналистов долго упрашивать не пришлось. И вообще с благословенном граде Петрове в ту неделю оказалось чрезвычайно мало тем и событий, так что волей-неволей пришлось поговорить обо мне.

Короче, с первого же дня выставка широко освещалась в прессе. Критики не скупились на похвалы: «Концептуальный сюрреализм с элементами эзотерики впечатляюще вписывается в стройную систему ценностей, разработанную молодым художником, в основе которой лежит учение о тонкой материи, коей является бессмертная душа»… Дайте переведу дух…

Народ валом валил посмотреть на «новое мышление в живописи». И даже не очень плевался!

Сейчас, по прошествии десятилетия, я понимаю, что причиной успеха было не только удачное время экспозиции и благожелательность (далеко не всегда бескорыстная) прессы. Что-то повисло в воздухе, в душе страны, словно похороны никчемного рамолика перечеркнули мир незримой, но вполне ощутимой чертой. И то, что приближалось, предчувствовалось, нависало, было вовсе не обязательно прекрасным, но принципиально иным — и столь же иными и новыми (не обязательно прекрасным) были мои немудреные экзерцисы на фоне чуть ли не всего намалеванного за последние десятилетия…

Покупались мои произведения довольно бойко, и, чтобы не оставить выставку без картин в первые же дни, я вынужден был временно приостановить продажу. Брал только задаток и, чтобы не запутаться, сразу клеил на раму полоску белой бумаги с фамилией нового обладателя шедевра.

«Из коллекции Петрова (Смирнова, Сидорова, Фролова)».

Боюсь, в итоге ГРУ получило значительно меньше моих бессмертных полотен, чем рассчитывало. Но от этого, я думаю, никто не пострадал. А бюджет Ведомства даже выиграл!

Заказы посыпались со всех сторон.

«Какой успех!» — не уставала повторять счастливая супруга. Ее блокнот разбух от записей. Среди лиц, пожелавших приобрести мои творения, я нашел немало громких имен.

В среде коллекционеров всегда был высокий процент политиков, начальников, депутатов, генералов, академиков — всех тех, кого принято было называть «цветом нации». Истинных ценителей среди них было не слишком много, некоторые картины покупались не как самостоятельное полотно, а как единица престижа и моды, как «место на стенке», — а потом нередко коллекционеры менялись друг с другом чуть ли не вслепую, «стенка на стенку», по-пацански. Но моду они прекрасно чуяли, и что именно «такое-эдакое» требуется им на стенки, знали.

Чтобы угодить всем, пришлось хоть как-то систематизировать свое творчество. Основные серии я назвал: «Кладбище планет», «Рождение новых галактик», «Недремлющее око цивилизации», «Жизнь и смерть», ну и дальше в таком духе. Главное, чтоб умно и непонятно. Кому что нравится — выбирайте и заказывайте!

С чьей-то легкой руки в оборот был запущен термин «художник-эзотерист».

Что это означает, я, естественно, не знал. Пришлось засесть за чтение трудов Рериха, Блаватской, Сведенборга, Андреева, — благо, и в этом «прорвало», и они в большом количестве стали появляться на книжных прилавках, когда еще не все как следует заучили и почти никто еще не осмыслил слова «перестройка» и «гласность».

Выяснилось, что я «проповедую», если всерьез отнестись к высказываниям критиков, взгляды, близкие к идеям друидов и масонов. А в некоторых вибрациях и движениях цветов, в соотнесении объемов прорываются видения пейзажей то ли восходящих миров Шаданакара, то ли (мнения экспертов, надо полагать, вволю попутешествовавших по инфракосмосу, разделялись) сакуал демонов.

В этом было что-то от моей второй, тщательно скрываемой от всех жизни, и я начал проникаться уважением к разного рода оккультным наукам. Но все же оставался матерым материалистом вплоть до кровавой осени 1997 года.

…Вскоре в стране разрешили заниматься индивидуальной трудовой деятельностью и (О! Неслыханное дело!) создавать разнообразные негосударственные, главным образом — кооперативные, предприятия. Все они нуждались в защите от наглеющего с каждым днем криминалитета и, чтобы обезопасить себя, обзаводились собственной охраной.

Многие из этих охранников проходили через мои руки. Как и наезжающие на их боссов бандиты.

Разница была лишь в том, что первых я готовил официально, занимаясь с ними в институтских спортзалах и перечисляя родному вузу львиную долю своих гонораров, а вторых — в оккупированных ими подвалах, реорганизованных под разнообразные «клубы культуристов» (шейпингистов, армрестлингистов) и еще бог весть каких охламонов.

Впрочем, очень скоро станет чрезвычайно трудно различать по внешнему виду, кто из них бизнесмены, кто телохранители, а кто — бандиты. Может быть, потому что во всех этих ипостасях все чаще преуспевали одни и те же лица.